Актовый зал университета едва вмещал участников торжества. Прием представителей иностранных и отечественных ученых учреждений длился несколько часов. Наступило время знаменитой ответной речи Пирогова о правде. По глубине мыслей и блеску изложения речь эта едва ли не лучшая, которую когда-либо произносил Пирогов… И среди криков радости и гула восторженных излияний я был единственное лицо, знавшее ужасную тайну. Я хотел слиться с другими в потоке шумного празднества и не мог; меня давила мысль о неизбежном, тяжелом исходе одному пока мне известной болезни юбиляра. Обнаружив тайну, я поколебал бы блеск торжества. А имел ли я право посягать на спокойствие старца, переживавшего отрадные минуты удовлетворения за все то добро, которое он сделал? Я хранил в себе тайну. Наступила вторая половина торжества: трапеза в большом зале Московского дворянства. К концу обеда я решился поделиться тяжелой вестью с некоторыми из товарищей. Тут же, с согласия супруги юбиляра, решено было на завтра собраться к дорогому больному для совместного обсуждения его положения. На совещании (проф. Богдановский, Валь, Грубе, Эйхвальд и я) постановили: предложить Н. И. иссечь язву, объявить же ему об этом просили проф. Эйхвальда. Отец проф. Эйхвальда был в большой дружбе с Н. И.; после смерти его Н. И. перенес свои симпатии на сына, который и был принят в его доме как родной. «Я? Ни за что!» – мог только нам ответить Эдуард Эдуардович и, отойдя в сторону, закрыл себе лицо. Жребий быть грустным вестником пал на меня. Что скажу я ему? Как передам? – недоумевал я, полный отчаяния. Сказать неправду или речь прикрасить обходами? Но я ведь должен был говорить с Пироговым, которого так чтил!.. Обуреваемый такими сомнениями, я направился в зал, где ждал нас Н. И. Я боялся, что голос мой дрогнет и слезы выдадут все, что было на душе… «Николай Иванович, – начал я, пристально смотря ему в лицо, – мы решили предложить вам вырезать язву». Спокойно, с полным самообладанием выслушал он меня. Ни одна мышца на лице его не дрогнула. Мне показалось, что передо мною восстал образ мудреца древности. Да, именно, только Сократ мог выслушать с такою же невозмутимостью суровый приговор о приближающейся смерти! Настало глубокое молчание. О, этот страшный миг! Я до сих пор еще с болью ощущаю его. «Прошу вас, Николай Васильевич, и вас, Валь, – сказал нам Н. И., – сделать мне операцию. Но не здесь. Мы только что кончили торжество и вдруг затеем тризну! Вы можете приехать ко мне в деревню?» Разумеется, мы отвечали согласием. Операции, однако, не суждено было сбыться. Отчего? спросите вы. Теперь об этом еще нельзя ничего говорить; причина будет объявлена, когда наступит благоприятствующий исторический момент… Быть может, многие из вас осудят мой образ действий. Я выслушаю осуждение как заслуженное, но должен сказать, что значительную долю вины я искупил теми муками, которые пережил. Dixi.
Речь на торжественном заседании Петербургского Медицинского общества памяти Пирогова 1893 г.
Днем торжественной памяти великого нашего учителя да простят мне мои попытки воспроизвести здесь впечатление небольшого эпизода, достойного внимания лишь потому, что в центре его стоит дорогое всем нам имя Пирогова… То было уже давно. В марте 1881 года по распоряжению медицинского факультета Московского университета я в качестве декана его отправился к жившему тогда на покое в имении Вишне, близ городка Подольской губернии Винницы, Н. И. Пирогову с поручением просить его приехать в Москву, чтобы в ней отпраздновать юбилей 50-летнего служения его науке и родине. Всегда ревнивая к славе и чести своих сынов, Москва не хотела уступать празднества знаменитого Пирогова, сделавшегося гордостью Русской земли, никому другому: он ей принадлежал и по рождению, и по образованию, наконец, по тем особенностям его великого и могучего духа, в которых оказывался в нем поистину русский человек… Я прибыл в Вишню рано утром и оставался в ней до позднего вечера, весь день проводя в сообществе этого великого старца. Я удивлялся при этом необычайной свежести его ума, поражен был почти юношеской бодростью его духа. Предметом нашего собеседования были разнообразные вопросы научно-социальных знаний – биологии, физиологии, хирургии и др. и некоторые стороны общественной жизни. Везде блестел его острый ум, увлекала его объективная критика, трогала искреннейшая сердечность… Зашла речь об увлечениях.
«Кто ж не увлекался? – сказал Н. И., – и я увлекался». Признаюсь, это признание поразило меня.
«И вы? – спросил я его. – В чем же выражалось ваше увлечение?»
«Теперь, – начал Н. И., – много говорят о радикальном лечении грыжи. В свое время, лет 40 тому назад, и я старался подойти к разрешению этой загадки; я брал рыбий плавательный пузырь и прикрывал им грыжевое отверстие в надежде на приживление и последующую функцию этой новой преграды. Если для того времени возможно еще извинить прием, обнаруживающий биологическую погрешность, то как оправдать таковые на заре XX столетия? Прививания кожи налима или лягушки на обнаженные дефекты общих покровов человека – разве это не та же биологическая погрешность?..»
Впечатление беседы с незабвенным старцем никогда не изгладится из моей памяти!
Приветственная речь председателя организационного комитета в день открытия XII Международного съезда в Москве 7 августа 1897 г.
Привет вам! Старейший из русских университетов приветствует вас, приветствует вас и старая Москва; она гордится тем, что на долю ее выпала счастливая возможность принять у стен священного Кремля такое блестящее собрание представителей науки.
Хотя в наши дни средства сообщения стали очень удобными и возможность ознакомления с самыми отдаленными и малоизвестными странами мира значительно облегчена, все-таки для многих из вас, обитателей Западной Европы и Америки, путешествие в Россию представляло очень нелегкое предприятие: вы отправлялись в страну, для вас почти неведомую. Но, переступивши через границу, вы могли убедиться, что между Россией и Западной Европой нет китайской стены, а заложена, напротив, широкая равнина, и что эта равнина, утомительным своим однообразием наводящая, быть может, тоску на путешественника, широко открыта по всему горизонту – она, так сказать, гостеприимно приглашает чужестранца войти в недра ее.
Войдите же, дорогие собратья! Войдите дорогими гостями все, собравшиеся сюда из самых отдаленных стран света, чтобы принять деятельное участие в событии, которое отныне получит значение события исторического! В эту торжественную минуту, братски протягивая друг другу руку, соединяются обе половины Европы во имя самого возвышенного и самого бескорыстного побуждения человеческого ума – во имя науки.
Со времени великого переселения народов впервые под сенью древнего Московского Кремля мы видим не хаотическое нашествие необузданных диких полчищ, но поистине братское единение обитателей Западной Европы с обитателями восточной ее половины. Великое переселение народов вызвало смешение разных народностей и положило начало образования отдельных государств в Европе. Получивши в наследство драгоценнейшие сокровища литературы и знаний древнего мира, народы Западной Европы принялись за разрабатывание полученных сокровищ. С той поры началось нравственное влияние народов Западной Европы друг на друга, тогда же положены были первые начала европейской культуры. У разных народов пробудилась потребность самостоятельного развития и обнаружились стремления к умственной деятельности. Гораздо позднее мог присоединиться к этому умственному движению народов Западной Европы славянский восток ее. Судьбою предназначен он был для тяжелого испытания – ему суждено было вынести на своих плечах все бремя исторического события, которое на долгое время задержало поступательное его развитие. На востоке, в азиатских степях, послышался глухой отдаленный гул темных разрушительных сил, и новое движение варварских полчищ восстало, направляясь на Европу. И снова вздрогнула старая Европа пред ужасом татарского нашествия. Пережив разрушение Римской империи, она готовилась принять новый удар, грозивший разрушить зачатки культуры, едва зарождавшейся. На этот раз славянскому миру судьбой предназначено было принять первый удар поднявшихся азиатских диких орд. В роковой битве на реке Калке 1224 г. разыгран был первый акт новой исторической трагедии. И со времени этой эпохи славянский народ грудью своею прикрыл народы Западной Европы, охраняя от опустошения плоды умственной их деятельности и начала зародившейся культуры. Честно и мужественно, как бы сознавая необходимость и величие приносимой исторической жертвы, народ славянский более двух сот лет стоял на страже Западной Европы, принявши все удары и нападения орд татарских; жертвуя собою, славянин прикрыл мирное развитие народов запада.
