Я не намерен излагать историю развития хирургических знаний. Это было бы слишком утомительно для слушателей. Но я раскрою только одну страницу этой истории, чтобы на темном фоне ее рельефно выступило значение той светлой идеи, которая лежит в основании современного прогресса хирургии.
Не без удивления останавливаемся мы перед памятниками древней египетской культуры, начало которой должно быть отодвинуто на 1700 лет до р. Хр. Хирургические инструменты того времени, правда, несовершенны, изготовлялись большей частью из бронзы, но мы находим указания, что при помощи этих инструментов производилось низдавление катаракты, ампутации, вставлялись искусственные зубы, о чем свидетельствуют мумии.
Еще большее удивление вызывают памятники древнеиндийской культуры. Индийские врачи в отдаленнейшую эпоху, за 1500 лет до р. Хр., производили ампутации, иссечение распухших лимфатических желез и разных опухолей, причем предостерегали, что не следует смешивать грыжи с другими опухолями. Самая же блестящая сторона индийской хирургии выразилась в производстве чревосечений при ущемлении кишок, в наложении кишечного шва и производстве пластических операций восстановления носа, губ, ушной раковины и пр. Всем культурным народам древнего мира, наконец, известна была операция иссечения мочевых камней.
Как высоко стояла хирургия в древней Греции и Риме, можно судить по тому, что в то время уже считалось необходимым иметь военных хирургов при армиях (см. у Ксенофонта). Римская культура еще в Ш и IV вв. выставила таких хирургов, как Celsus, Antyllus; обширные знания первого и предприимчивость второго поражают современного исследователя. Antyllus обессмертил свое имя, создавши особый способ лечения аневризм, – способ, применение которого возобновлено только во второй половине XIX в., когда точные анатомические знания стали общим достоянием врачей.
Наступил темный период культуры средних веков, когда практическая хирургия стала ремеслом и попала в руки людей, не получавших никакого научного образования. Только с XVI в., которому наука обязана, между прочим, самыми блестящими открытиями в области анатомии, начался подъем хирургических знаний. Это время пробуждения европейских народов и начало возрождения наук. С этого времени становится заметным влияние анатомии и физиологии на развитие хирургии. Влияние это обозначилось прежде всего в Италии, а потом преимущественно во Франции. Совершился необычайный поворот мысли: еще недавно считалось, что позорно ученым докторам заниматься практической хирургией; теперь же наиболее выдающиеся умы с жаром отдались изучению этой отрасли наук, составляющей божественное искусство, по выражению писателя. И скоро хирургия, примкнувшая тесно к анатомии и физиологии, выдвинула из среды своей строго анатомической школы целую плеяду самых блестящих деятелей. Это были французские хирурги начала XIX в. – Dupuylren, Malgagne, Roux, Velpeau и др.
С увеличением числа хирургических кафедр стал подниматься уровень хирургических знаний, возрастало число представителей хирургии, хирургическая техника достигла высокой степени развития, особенно в школе французских хирургов; но далеко не возрастало наравне с этим значение хирургической операции как приема терапевтического. Оперировали много, особенно в период постоянных войн в Европе, но исходы операций были не блестящие. Люди, наиболее свободные от предвзятой мысли, стали задумываться над значением печальных фактов. Уже в XVI в. (1518–1574) Wtirtz писал, что опасность от ранной лихорадки (гнойного заражения) равна опасности от чумы. Позднейшие свидетельства не менее назидательны. Статистика последних войн показала всю ужасающую неприглядность плодов деятельности самых выдающихся хирургов. Все до сих пор веденные войны показали, что на полях сражения остается жертв гораздо меньше, чем в госпиталях; здесь умирает несравненно большее число воинов от эпидемических болезней и разных осложнений ран – в виде гнойного заражения, госпитального омертвения и др. Взгляните на исходы операций во время Крымской войны, Австрийско-прусской или, наконец, Прусско-французской 1870–1871 гг.: ампутации бедра, например, давали от 60 % до 95 % смертельных исходов. Далее этого трудно себе представить что-либо. Самая совершенная хирургическая техника, безукоризненное исполнение операции в руках ловкого хирурга при помощи хлороформа не всегда могли обеспечивать благополучный ее исход. Исход всякой операции находился в зависимости от случайных осложнений, а борьба с этими осложнениями оказывалась бессильной.
Знаменитый хирург Франции Dupuytren лежал на смертном одре; он умирал от гнойного скопления в грудной полости. Друзья, собравшиеся вокруг страдальца, предложили ему подвергнуться операции прокола грудной клетки. Великий хирург Франции, хирург, решившийся впервые на живом человеке вонзить нож в мозг для извлечения из него гноя, этот лучший представитель медицинских знаний своего времени, с грустной улыбкой ответил: «J’aime mourir de la main de Dieu plutot, que de la main du medecin». Dupuytren очень хорошо сознавал, что последствия операции не в руках оператора; он помнил изречение своего же соотечественника, в свое время не менее знаменитого хирурга, Амброзиуса Парэ: «L’operation est faite, Dieu te guerira»
[67], и отклонил пособие, предложенное друзьями. Какое тяжелое впечатление должно было произвести это признание несостоятельности хирургической помощи в устах самого блестящего представителя хирургии! Каким подавляющим чувством должно было оно преисполнить сердца друзей, почитателей и учеников знаменитого хирурга-учителя! А между тем вскрытие грудной клетки при гнойных в ней скоплениях составляет в наше время операцию, производимую чуть ли не ежедневно не только в больницах столицы, но и в больницах отдаленнейших провинциальных городов.
Таково было положение хирургического дела в начале текущего столетия. Началась работа мысли, долго путавшейся в лабиринте умозрений и теорий, пока опытные исследователи не представили фактической точки опоры. Опыт показал, что причина ранной лихорадки находится в отделениях самой раны: отделяемое раны, подвергаясь разложению, всасывается в кровь и вызывает и ранную лихорадку, и целый ряд других осложнений, нередко убивающих оперированных больных. Впрыскивая гнилостные вещества в кровь животным, можно вызвать у них гнилостную лихорадку различной напряженности; такая лихорадка обыкновенно убивает подвергаемых опыту животных. Казалось бы, после этого выяснились вопросы, подлежавшие научной разработке. В отделяемом раны находится причина ранной лихорадки; при разложении или гноении отделяемого раны развивается то ядовитое начало, под влиянием которого обнаруживаются и лихорадка, и все другие осложнения. Следовательно, необходимо воспрепятствовать образованию ядовитого начала, разрушить его, если оно успело уже образоваться, и помешать проникновению его в кровь. Кажущиеся простота и ясность вопроса нескоро, однако же, привели к разрешению загадки, может быть, потому, что для разрешения ее, вопреки логике, стали подходить с конца.
Вместо того чтоб помешать развитию яда и соприкосновению его с раненой поверхностью, все заботы обратили на то, чтобы воспрепятствовать проникновению заразных начал в кровь. С этою целью стали изобретать приспособления для лечения ран в безвоздушном пространстве (J. Guerin): культи ампутированных конечностей заключались в особые каучуковые мешки, из которых выкачивали воздух; вместо острого ножа при операциях стали употреблять раскаленное железо и едкие вещества (cauterisation en fleches); изобрели экразер для отщемления тканей: все это придумывалось с целью помешать проникновению яда в кровь. А оперированные между тем все-таки умирали от гнойного заражения и гнилостной лихорадки. Одного не замечали – что условия развития заразных начал и соприкосновения их с ранеными поверхностями оставались все те же. Поистине, это время было временем крайнего упадка хирургической техники, подпавшей феруле заблудившейся мысли.
