Бортовое время уже приближалось к девяти часам вечера, когда пилот объявил тридцатиминутную готовность до прибытия в точку назначения.
* * *
Эйнсток провёл за штурвалом всю ночь и бóльшую часть дня. Пилотирование сквозь обширный метеорный поток требовало сосредоточенности и не допускало длительных перерывов на сон и отдых. Не критично. Стандартный предел выносливости позволял без ущерба обходиться без сна до двенадцати суток. И ещё почти столько же – с ущербом.
Тем не менее все последние часы Эйн чувствовал себя до странности некомфортно.
За его не слишком долгую жизнь с ним случалось всякое: от почти месяца выживания на необитаемой планете без пищи и до прыжка в воду с километровой высоты в попытке уйти от преследования.
Но, несмотря на всё это, почему-то именно сейчас Эйнсток ощущал себя особенно неуверенно. Происходящее сейчас было куда более странным и непривычным: непредсказуемость ситуации, обилие переменных, ничтожно малый процент событий, на которые он мог повлиять. И люди, которые знали, кто он на самом деле, но при этом продолжали вести себя как ни в чём не бывало.
Не все, конечно.
Йесси, с которой он столкнулся в кают-компании утром, побледнела и спешно покинула столовую, оставив завтрак практически нетронутым. Должно быть, после увиденного во время штурма ей расхотелось зачитывать Эйну права и обязанности, как несколькими днями ранее. Подшучивать над ней было приятнее, чем видеть в её глазах застывший ужас.
Штрудль смотрел по-другому. Неприязненно, оценивающе, опасно. Конечно, Штрудль был всего лишь человеком. Но именно таким человеком, встречи с которыми Эйнсток старательно избегал всю свою сознательную жизнь.
Ещё была доктор Лиувиллен. Та вообще вела себя непредсказуемо: то сторонилась его, то пыталась изображать участие и заводила странные разговоры.
Но помимо них был ещё и Брэд, всегда говоривший с Эйном тепло и дружелюбно. Был любопытный профессор, заваливавший Эйна вопросами и как ребёнок радовавшийся каждому его ответу. Был Эрих, укоризненно качавший головой в ответ на упрямое нежелание Эйнстока приходить в медотсек на перевязку и с не меньшим упрямством сам раз за разом приходивший к нему с бинтами и заживляющей мазью. Была Ррагна, которая задавала такие странные, но такие правильные вопросы, которая улыбалась ему, которая отыскала в одной из своих коробок пакет с чем-то съедобным и сладким, назвала «иссохлость-фрукт» и вручила ему. Просто так. Ничего не попросив взамен.
Всё это совершенно не укладывалось в предыдущий полученный опыт. И всё это было… по-настоящему.
Но продолжал ли он сам вести себя как ни в чём не бывало или же что-то изменилось?
You can't predict where the outcome lies
You'll never take me alive
I'm alive
Наушники привычно гремели басами, прокатывая по телу волны вибрации.
Небезразличие. Он говорил Ррагне о небезразличии, и в тот момент это понятие выглядело вполне уместным. Однако теперь формулировка казалась несколько странной, угловатой. Логически на её место просилось какое-то другое слово, не содержащее в себе отрицательной конструкции. «Не плохо» означает «хорошо». «Не правда» означает «ложь». «Не живой» означает «мёртвый». Но что означает «не безразлично»?..
Эйнсток смутно подозревал, что откуда-то знает ответ. Знает это чувство, хоть и не может подобрать ему названия.
– Три года назад, – рассказывал он Брэду, когда они обедали в кают-компании, – в первый месяц после бегства с военной базы я скрывался в грузовом космопорту. Рассчитывал незаметно пробраться на подходящий корабль и покинуть планету. Там я встретил рыжего пса, дворнягу. Тот сперва сторонился меня, но потом осмелел и начал подходить ближе. Опрометчиво. Я голодал. Питался полимерной изоляцией от высоковольтных проводов. Больше было нечем. И к псу я присматривался с интересом исключительно пищевого свойства. Потом передумал. Ощутил нечто вроде… солидарности. Уважения к способности выживать.
Я наблюдал за ним. По непонятным причинам он искал моего общества. Иногда даже укладывался спать под боком – ночи были холодными. Или таскался следом, пока я искал подходящий корабль. Я звал его CC4-7. Про себя. Говорить я тогда не мог: связь с программными командами была нарушена, а на формирование новых нейронных мостов с речевыми центрами мозга требовалось время. Но мне казалось важным хотя бы мысленно придумать ему имя.
В тот день, когда подвернулась возможность незаметно попасть на отбывающий транспортник, он не пошёл за мной. Как-то понял, что я уйду и больше не вернусь. Просто сидел и смотрел вслед.
И тогда я кое-что понял. Он был со мной не потому, что рядом было теплее спать, и не потому, что иногда я чесал его за ухом. Нет. Он был со мной потому, что для него я был кем-то… единственным в своём роде. В тот день я придумал себе имя.
Кажется, Брэд понял его. Ни о чём не спросил, лишь задумчиво сказал, что многие ищут этого едва ли не всю жизнь. Возможности стать единственным для кого-то другого. Сказал, что это – одна из самых естественных человеческих потребностей. Сказал так, будто бы говорил не для Эйна, а о себе самом.
Может быть, это тоже называлось небезразличием?..
Ближе к вечеру, когда до прибытия в точку назначения оставалось уже меньше часа, Брэд поднялся к нему в рубку, чтобы обсудить предстоящую разгрузку. Штрудль не покидал мостика с обеда, не двинулся с места и теперь. Впрочем, Брэд на это и не рассчитывал: куда больше его интересовала развёрнутая Эйном трёхмерная голограмма.
По данным Дарса, планета обладала пригодной для приземления металлосиликатной поверхностью, почти втрое превышающей земную гравитацией и даже могла похвастаться атмосферой. Правда, метановой и настолько разреженной, что и без того холодная поверхность вымораживалась едва ли не до абсолютного нуля в первые же часы после заката. Проблем это не сулило: скафандры, рассчитанные на пребывание в открытом космосе, вполне справлялись с компенсацией столь низких температур.
Разгружать решили втроём: взрывчатка была достаточно лёгкой, чтобы обойтись без остального экипажа, но и медлить, поручив разгрузку кому-то одному, не стоило тоже.
Посадка прошла без происшествий. Выровняв давление, открывшийся шлюз пахнул волной холода. Местное светило клонилось к закату, окрашивая небо в мертвенный голубовато-льдистый оттенок, каменистое крошево под ногами казалось почти бесцветным, как в древних чёрно-белых фильмах.
Эйнсток сумел посадить корабль с ювелирной точностью: площадка выгрузки располагалась в каком-то десятке метров от открытого шлюза. Подхватив первую партию брикетов, Эйн потащил её в нужном направлении, своим примером предлагая остальным заняться тем же самым.
