Отец вроде бы доволен моей игрой, и все, кажется, наладилось. Или нет? Я никогда не знаю наверняка.
Начинается турнир, и на дальних кортах я играю с итальянкой Ритой Гранде. Я уверенно беру первый сет, но уступаю во втором, когда слышу какое-то беспокойство на трибунах. Позднее я узнаю: отцу по ходу матча показалось, что две британские болельщицы смеются надо мной после каждой ошибки. Это выводит его из себя, и в итоге он поворачивается к ним и называет их «старыми английскими коровами». Это возмущает людей вокруг, и начинается шум-гам. Я стараюсь не обращать на него внимания, но, как бы я ни была привычна к разным отцовским трюкам на моих матчах, это выбивает меня из колеи.
Я продолжаю бороться и стараюсь не отвлекаться, но тут вижу, что он резко встает и уходит с трибуны. Что бы там ни было, я ничего не могу с этим поделать, так что я изо всех сил стараюсь концентрироваться на игре. Это очень сложно, потому что я понимаю, что что-то произошло.
Потом я узнаю, что он ушел в лаунж для игроков и там по телевизору смотрел новости с кадрами бомбардировки белградской больницы «Драгиша Мишович» войсками НАТО. Отцу однажды делали там операцию, так что ему дорого это место, а теперь НАТО разносит больницу по кирпичикам. К тому же звуки взрывов переносят его в ужасное прошлое, и, конечно, он напивается. Он пьет, чтобы заглушить боль, перестать чувствовать давление, забыть о враждебности трибун и вообще обо всем, что его злит.
Он заказывает в лаунж вино. А потом еще. После двух бутылок он решает вернуться на корт и досмотреть мой матч. Он пьян и теперь уже очень зол. Оказавшись рядом с кортом, он снова начинает кричать на сотрудников турнира и болельщиков, только в этот раз громче. Мне все труднее концентрироваться на матче, и вот я уже могу думать только о папе, а в матче-то идет третий сет.
К отцу подходит директор WTA Бренда Перри и просит его уйти. Днем ранее она уже делала ему предупреждение из-за того, что он вопил посреди моего квалификационного матча. Теперь он отталкивает ее и отказывается уходить. Этот толчок становится для него роковым: к ситуации подключается охрана и заканчивает наконец этот спектакль. Чтобы сдвинуть грузного отца с места, требуется шесть человек, и даже им с трудом удается протащить его через зрителей к дальнему выходу из «Эджбастон Прайори Клаб».
За воротами клуба его отпускают, но его тирада там не прекращается. Он продолжает ругаться и вопить, как хорошо в Австралии и как ужасно в Англии. Он выкрикивает, что члены «Эджбастон Прайори Клаб» – «нацисты, которые поддерживали бомбежки Югославии». Дальше он запрыгивает на капот машины, скатывается с него, неровной поступью пускается вниз по улице и кидается на проезжую часть под колеса проезжающей машины, за рулем которой женщина, а на заднем сиденье – ребенок. Она в последнюю секунду уходит от столкновения с ним.
Охрана клуба задерживает его и не отпускает в течение часа до приезда полиции. Он продолжает вести себя как псих: периодически падает на колени перед охранниками и начинает молиться.
Приехавшие по вызову полицейские берут его под арест за пьянство и нарушение общественного порядка и увозят в изолятор.
Я тем временем продолжаю играть и бороться за победу в своем матче, не имея ни малейшего понятия о происходящем по соседству хаосе. Наступает вечер, и играть в сумерках уже невозможно. Матч останавливают при счете 2:1 в мою пользу в третьем сете.
Только после этого ко мне подходит сотрудник турнира и сообщает, что моего отца арестовали.
Я не удивлена, но очень зла услышать это. Я прошу, чтобы меня подвезли до полицейского участка, куда его забрали.
Там полицейские объясняют мне, что его арестовали «для его собственного блага». Три часа спустя, когда он немного протрезвел, его отпускают без обвинений, и он возвращается в гостиницу. Там он ведет себя так, будто ничего не произошло. Никто из нас об этом не говорит. Точнее, никто не смеет. Я ложусь спать очень поздно в расстроенных чувствах, понимая, что нормально закончить матч назавтра будет очень трудно.
* * *
На следующий день папино «выступление» – во всех газетах. Там подробно описывают, как у отца «одной из самых перспективных юниорок» поехала крыша и он обезумел. Таблоиды обозвали его «теннисным папашей из ада».
Я прочитала, что глава WTA Барт Макгуайр до конца недели запретил отцу появляться в «Эджбастоне». Член клуба Рой Диксон сказал репортерам: «Я в жизни ничего такого не видел. Я помню происшествие с отцом Мари Пьерс
[6] и некоторые другие – тоже в теннисе. Я 45 лет играю в теннис, из них девять – на «Уимблдоне», но ничего подобного этому никогда не видел».
Я иду разминаться перед продолжением нашего с Ритой матча. Из-за произошедшего у меня не было возможности договориться с кем-нибудь о разминке, поэтому приходится найти стену и стучать мячом об нее, утопая в своей печали. Мне хочется пробить эту стену насквозь. К началу матча я уже в полном раздрае и за малым не в панике. Очень трудно абстрагироваться от того, что произошло накануне. Рита тоже не отступает, и победа достается ей, но, надо заметить, в очень упорной борьбе – 9:7.
После матча у меня пресс-конференция. С ощущением полной беспомощности я сажусь перед репортерами и жду их вопросов. Но, еще не раскрыв рта, я уже знаю, что у меня нет другого выбора, кроме как защищать отца. От этого мне противно, потому что на самом деле я не разделяю его взгляды и не поддерживаю его поведение. Больше того, я полная его противоположность и мне очень за него стыдно. В конце концов, это уже не юниорский тур, это большой международный турнир.
Начинаются вопросы. Естественно, все спрашивают только об отце и устроенном им скандале. Я через силу говорю, что он просто «болел за меня».
– Я не вижу никакого ущерба, – говорю. – Просто человек болел. В этом нет ничего плохого.
Этого недостаточно, и на меня продолжают давить вопросами о его неподобающем поведении. Тогда я отвечаю:
– Никто не пострадал. Его поведение ничем не отличается от того, что происходит по всему миру. Думаю, в следующий раз он будет держаться тише.
Наедине с собой я очень жалею, что мне приходится защищать отца и все его дерьмо.
Но какой у меня выбор? Если я этого не сделаю, оказаться в больнице рискую я сама. Некоторые теннисистки закатывают глаза, когда я встаю на сторону отца, и я в курсе, что понять это сложно. Но разве от меня что-то зависит? К тому же я не понимаю, почему он так загоняется. Когда я играла по юниорам в Австралии, давление было гораздо больше, потому что тогда еще было непонятно, на что я способна. Но сейчас я уже доказала, что могу играть на профессиональном уровне: с начала сезона я обыграла уже трех теннисисток топ-20, а мне исполнилось только 16 лет.
Очевидно, что можно немного расслабиться – все говорит о том, что я на пути к тем вершинам, на которые он всегда нацеливался. Может, дело в деньгах? Но о них тоже можно не переживать, потому что я зарабатываю сотни тысяч долларов на спонсорах, рекламе и призовых. Это те самые деньги, с помощью которых мы, по его словам, должны были «выбраться из ада», и я их зарабатываю! Наше финансовое положение за три года улучшилось настолько, что мы сняли в Фэрфилде квартиру побольше, с тремя спальнями, пусть и по-прежнему скромную. Мы купили новую машину.
