«Ты бездарность».
«Ты корова».
«Ты жалкая».
«Ты ничего не стоишь».
Снова и снова. Он в ярости, что я проиграла в четвертьфинале Уимблдона, показав, на его взгляд, плохую игру. В его глазах я сама выбросила его – и свою – уимблдонскую мечту.
Я стою там под потоком его ругани. Его слова рвут мне душу. Он заставляет меня чувствовать себя ничтожеством.
И тут моя обычная непроницаемость меня покидает. Я больше не могу сдерживать слезы и начинаю содрогаться от рыданий. Все эмоции последних недель: от побед над Мартиной и Мари до этого обидного поражения – выходят наружу. И я стою там перед своим отцом, который называет меня куском дерьма после того, как я в 16 лет из квалификации Уимблдона дошла до четвертьфинала. Я слушаю, какое я ничтожество, и от этого мне невыносимо тяжело, грустно и страшно.
Когда мы возвращаемся в нашу гостиницу в Патни, он не бьет меня. Вместо этого он использует другое наказание из своего репертуара – стояние. Все три часа, что он меня распекает, я должна стоять. Брату и маме приходится слушать это дерьмо. Он не впервые заставляет меня стоять, и я слышала от него тирады гораздо хуже этой. Периодически он берет тайм-аут и садится посмотреть телевизор, пока я продолжаю стоять. После изнурительного турнира у меня болят ноги, но эмоциональная боль еще сильнее.
Наказание продолжается до двух часов ночи. Я уже думаю: «Да ударь ты меня, и дело с концом». Я лучше несколько часов потерплю физическую боль, чем эту психологическую пытку. Его крик пробирает меня до костей. Это страшнее любой физической боли. Пожалуй, это даже хуже удара в живот.
До меня доходит: следы физического насилия неизбежно заметят люди. Кофты с длинным рукавом, которые я надеваю на тренировки, скрывают только некоторые синяки. Они у меня по всему телу.
Когда меня спрашивают, что со мной произошло, я выдумываю очевидные отмазки. «Это я налетела на стол», – говорила я раньше тренеру. «Да с лестницы упала», – сказала я кому-то однажды. Я никогда никому не сказала правды, потому что не хочу, чтобы ее узнали все. Уж лучше я потерплю, чем рискну развалить нашу семью. Конечно, я не хочу, чтобы меня избивали, но у меня нет другого выхода. Мне всего 16, и я не могу представить, чтобы кому-то рассказала о происходящем со мной. Я боюсь, что, если люди узнают о побоях, он сообразит, что это я им рассказала, – и тогда он буквально меня убьет. И еще мне не нужна чужая жалость. Поэтому я продолжаю выдумывать объяснения своим синякам.
Многие уже имели возможность увидеть моего отца с самой ужасной стороны и знают, насколько он может быть страшен. Я сама видела, как люди смотрят на него со страхом. Как правило, его предпочитают не трогать – себе дороже.
Поэтому я продолжаю врать за него. Я уже делала это в суде. Я всегда буду его защищать, независимо от того, как ужасно его насилие, как отвратительны его слова, как беззащитно я чувствую себя перед ним. Я всегда буду защищать его, потому что я его боюсь и еще лелею надежду, что, если я продержусь, однажды он перестанет. Я защищаю его, чтобы сохранить нашу семью.
Пресса не оставляет его в покое, но он сам в этом виноват. Хотя я, конечно, никогда не осмелюсь сказать ему это. Мое дело – концентрироваться на теннисе и больше ни на что не обращать внимания, потому что он требует от меня все больше и больше.
7. Канада, 1999–2000
Август. Первые неприятности начинаются в самолетев Торонто, куда мы летим на Открытый чемпионат Канады. Родители летят со мной, и папа, как обычно, налегает на белое вино и виски, чтобы успокоить нервы. Я делаю вид, что он не со мной, и смотрю вдаль.
После Уимблдона моя жизнь изменилась. Я громко заявила о себе, и теперь всем интересно узнать обо мне побольше.
В Торонто мне выпадает играть с обладательницей wild card Ивой Майоли из Хорватии – чемпионкой «Ролан Гаррос», которая возвращается после травмы. Я оставляю в матче всю себя, показываю уверенную игру и побеждаю 6:3, 6:4. Дальше мне играть с испанкой Кончитой Мартинес, 18-й ракеткой мира. Она на 11 лет старше меня и из таких соперниц, которые используют каждую твою слабость. Она беспощадно эффективна, справа играет с отличным верхним вращением, а слева великолепно подрезает. Играть против нее очень тяжело. Она мало ошибается и невероятно терпелива, но в то же время много атакует. Я готовлюсь к сложному матчу.
Первый сет я выигрываю 7:5, но он дается мне очень тяжело. Такое ощущение, что ко мне возвращаются вообще все мячи. Розыгрыши бесконечные, и во втором сете их все берет Кончита. Выигрывая важные очки, она крестится и смотрит в небо. Стоит страшная жара, а матч превращается в марафон. Через три часа два оставшихся сета я проигрываю 1:6, 4:6.
Обессиленная после матча, я уже не в состоянии сопротивляться едва сдерживаемой ярости отца. Как только мы оказываемся в гостиничном номере, начинается порка. Маме приходится при этом присутствовать. Сегодня он выбирает ванную – маленькое пространство, где мне некуда убежать. Он вытаскивает коричневый ремень из брюк и велит мне снять футболку. Нанося удары, он без умолку поливает меня грязью. Сначала он подробно разбирает все, что я неправильно сделала в матче, и каждой ошибке соответствует удар ремнем. Потом он переходит на меня лично. «Ты шлюха», – удар. «Бездарная корова», – удар. «Грязная сука», – удар.
Потом он отбрасывает ремень и идет врукопашную. Для начала – несколько пощечин. Дальше мы выходим из ванной: он ставит меня в центр комнаты и обрушивает на меня новый поток оскорблений. Оттягивает меня за уши. Плюет мне в лицо. Больше всего я ненавижу, когда он плюет в лицо.
Так сильно, как в этот раз, он никогда меня еще не бил. Вскоре я уже в физической агонии, эмоционально уничтожена. Не давая мне вздохнуть, он говорит мне, что я ничтожество, бьет меня, порет, оттаскивает за волосы, дергает за уши. Снова и снова. У меня по всему телу ссадины. Острая боль в ушах. Кожа головы болит там, где он дергал за волосы, изнутри голова разрывается от боли.
Вечер сменяется ночью. Мама без единого звука продолжает наблюдать за этим ужасным реалити-шоу. Мне нельзя ни есть, ни пить, несмотря на то что я три часа на жаре пробегала за мячом. Это тоже не новое наказание – я знаю его с юниорских времен. Во рту у меня пересохло. Я сама не своя от жажды и почти теряю сознание. Ела я последний раз утром. Но я не ломаюсь. Каким-то непонятным образом я каждый раз дохожу до состояния, когда становлюсь сильнее боли. Перестаю чувствовать боль.
К утру отец наконец успокаивается и разрешает мне сесть.
– Я переборщил, – говорит он. – Больше так не буду. Ты проиграла, но боролась как могла.
Это все, что он говорит. Это не извинение – просто признание, что он зашел слишком далеко. А если уж такое говорит он, это было и правда ужасно.
Я киваю в ответ, убитая горем, вне себя от обиды, еле сдерживаясь, чтобы не отключиться или разрыдаться. Я уже хочу только забиться в угол, где он меня не найдет, и прореветься. И дело уже не в насилии – физическом ли, эмоциональном ли. Просто вот она – моя жизнь, моя семья. Мне 17 лет, я зарабатываю кучу денег, я хорошо играю в теннис, но ему все мало. Ну почему он такой?!
