Но папа считает себя вправе распоряжаться моей жизнью как ему заблагорассудится. Он думает, что это он меня сделал.
Однажды дома в Фэрфилде я пытаюсь мягко переубедить его насчет Олимпиады.
– Пожалуйста, не руби с плеча, – говорю я. – Пожалуйста, подумай о том, что будет правильно. Я очень хочу сыграть на Олимпиаде.
– Мне плевать, – говорит он. – Все против нас. Играть не будешь.
Он придумывает, как нам поквитаться с чиновниками и прессой, которые «угробили» мою репутацию: заказное интервью женскому журналу New Idea. Естественно, он натаскивает меня: я должна сказать, что, скорее всего, бойкотирую сиднейскую Олимпиаду, потому что на последнем Australian Open меня «предали».
«С вероятностью 95 процентов я не сыграю на Олимпиаде из-за всего, что произошло со мной летом. Это моя месть. Я не ощутила никакой поддержки, никто за меня не вступился, и меня это очень ранило. Я чувствую себя преданной и очерненной. У меня остался очень неприятный осадок, и я не считаю, что после такого кому-то что-то должна».
Я добавляю, что мой бойкот – это крайняя мера, на которую мне пришлось пойти, чтобы вернуть себе доброе имя после скандала о нечестных сетках WTA.
– Я хочу доказать свою невиновность, – заявляю я. – Отказаться от выступления очень тяжело. Мы долго обсуждали это всей семьей. Наверное, на время Олимпиады мы поедем в отпуск в Европу.
В этом нет ни слова правды. Я очень хочу сыграть на Олимпиаде.
К тому времени в теннисных кругах уже ходят слухи, что отец меня бьет. В прессу просачиваются истории юниорского периода – например, о происшествии в отеле «Брюс Каунти». Но в интервью я отрицаю, что он когда-либо поднимал на меня руку. Я думаю: «Какие будут последствия, если я скажу правду? Не разрушу ли я этим собственную семью?» На том этапе своей жизни я не в состоянии взять на себя такую ответственность. Так что я рассказываю сказки и подчеркиваю, что отец – моя главная опора и никогда не причинял мне боли. От всего этого у меня сосет под ложечкой. Сил врать больше нет. «Истории про отца раздули журналисты. Чего про него только не рассказывали. Я слышала, что он якобы меня бьет, но это все вранье. У нас с папой очень крепкие отношения, потому что он всегда рядом и поддерживает меня. Я доверяю папе больше, чем кому-либо, и ни на кого не могу положиться так, как на него».
Говоря эти слова, я чувствую себя застрявшей в ловушке. «Как же хочется освободиться от этого, – думаю я. – Я просто хочу быть счастливой. И просто играть в теннис».
Выход статьи New Idea и распространение моих слов про бойкот Олимпиады оборачивается страшной головной болью для Tennis Australia. Они вынуждены спасать ситуацию. Пол Макнами проявляет великодушие и приезжает из Мельбурна к нам домой в Фэрфилд. Папе на самом деле Пол очень нравится – это единственный человек из Tennis Australia, которому он доверяет. Приветствуя Пола у нас дома, папа предлагает ему выпить. Они общаются по-дружески, но отец стоит на своем: «Елена не будет играть на Олимпиаде», – повторяет он Полу.
Итак, я официальный посол Олимпиады, в которой отказываюсь участвовать. Пол понимает, что это нелепо, и никакая газетная статья в глазах австралийской публики не может стать поводом для такого поведения. Для пропуска Олимпиады нужна гораздо более уважительная причина, и Пол предлагает как раз такую, пока папа жарит мясо.
Если она не защитит четвертьфинал Уимблдона, можно будет сказать, что у нее кризис уверенности, и ей нужно поработать над своей формой и улучшить рейтинг. Думаю, это будет достаточно убедительно. Tennis Australia, конечно, не сможет одобрить это решение, но мы проявим понимание и поддержим ее. И если все пройдет по плану, по крайней мере, никто не будет выставлен в невыгодном свете.
Папа соглашается на этот план. По случаю приезда Пола он закатил пир и очень доволен, когда Пол хвалит его стряпню. Под конец вечера, когда Пол уже собирается вызывать такси, отец предлагает новую сделку: «Выпьешь со мной виски – она сыграет на Олимпиаде».
И вот так все и решается. Один стакан виски позволяет мне сыграть на Олимпиаде в Сиднее.
У меня не укладывается в голове, насколько это все абсурдно. Столько шума непонятно ради чего.
На следующий день – через неделю с лишним после интервью New Idea – Tennis Australia выпускает заявление, в котором я подтверждаю, что все-таки выступлю на Олимпиаде. По сути, я признаю, что мое недовольство статьей, вышедшей во время Australian Open, не стоит того, чтобы лишать себя возможности сыграть на Олимпиаде в родном городе.
«Я по-прежнему раздосадована публикацией мельбурнской Herald Sun, но не хочу делать объектом своего раздражения Олимпийские игры, – говорится в моем заявлении. – Ни Олимпиада, ни Австралия в этом не виноваты».
Точечные очаги плохой прессы удалось потушить. Пока что.
* * *
На мартовских хардовых турнирах в США я выигрываю два-три матча в Индиан-Уэллсе и Майами и потом еще несколько – во Флориде. На турнире Hilton Head в Южной Каролине я продолжаю набирать форму и, обыграв Николь Пратт, дохожу до четвертьфинала. Там же отец устраивает очередную бучу: выходит из себя, когда нам не достается турнирная машина. На глазах у всех игроков и тренеров он начинает скандалить.
– Вы специально не подали машину вовремя! – орет он на сотрудника турнирной развозки.
Сгорая от стыда, я перевожу. Извинения он игнорирует и в качестве протеста поворачивается ко мне и говорит:
– В гостиницу пойдем пешком.
По пути туда у меня на душе тяжело от очередной позорной сцены.
И все же, несмотря на его припадки, мне как-то удается выступать хорошо. Набранная форма позволяет мне обыграть сразу нескольких сильных соперниц в групповом плей-офф Кубка Федерации: Ким Кляйстерс, Анну Курникову и Сандрин Тестю. Все свои победы я одерживаю в тяжелых трехсетовых матчах. Лесли – по-прежнему наш капитан, и неделя в Москве становится для меня настоящим праздником. У нас в команде отличная атмосфера, и без отца у меня вообще все отлично. Но потом мне нужно ехать с ним в Сэддлбрук на двухнедельный сбор. Добро пожаловать в реальный мир.
Со сбора я еду на престижный турнир в Рим и выступаю там блестяще. Я обыгрываю четвертую ракетку мира Винус Уильямс и выхожу в четвертьфинал, где моей соперницей становится Моника Селеш. Моника побеждает в трех сетах, но я показываю солидную игру, даже несмотря на накопившуюся усталость. Папа бесится из-за моего проигрыша Монике, а ведь он ей поклоняется. Он не избивает меня, но злится страшно. На «Ролан Гаррос», не попав в посев, я прохожу один круг.
За несколько недель до Уимблдона я безнадежно проигрываю на турнире в голландском Хертогенбоше. На той неделе со мной работает Тони – как мой тренер-консультант. День у меня не задался, и я проигрываю Кристине Бранди, 48-й ракетке мира, вчистую – 0:6, 1:6. Отец в ярости от моего выступления. Как обычно, он проклинает меня последними словами и провозглашает бездарностью. Рочи при этом, конечно, не присутствует. Он видел матч и понимает, что у меня просто неудачный день, но это не конец света. После матча он подходит ко мне и говорит: «Не повезло». Он понимает, что сейчас не время для анализа.
