Наконец полицейские его отпускают. Руководство турнира разрешает ему вернуться, раз ему не предъявили обвинений. Всеанглийский клуб выпускает пресс-релиз: «Мы будем пристально следить за поведением мистера Докича. Если оно снова опустится ниже приемлемых стандартов, ему будет запрещен вход на территорию турнира». WTA заявляет, что проведет расследование.
Мои менеджеры Джон и Иван не вмешиваются. Они ничего не говорят. Понятно, что никто не хочет ввязываться в это безумие. Разве их можно за это осуждать. Я точно их не осуждаю.
Мне самой хочется провалиться сквозь землю, чтобы никто меня не нашел.
На следующий день в коридорах и на кортах «Уимблдона» я встречаю сочувствующие взгляды. Как же хочется, чтобы все это закончилось и я могла спокойно играть в теннис.
Вдали от посторонних глаз я могу терпеть физическое насилие. Но эти публичные выволочки просто невыносимы. Они меня наизнанку выворачивают. Ощущение стыда сильнее физических страданий, потому что на его прилюдные истерики я повлиять не могу. Я могу справиться с болью, которую он причиняет лично мне. Но его скандальные выходки и их последствия мне неподвластны.
По возвращении в «Трэвел Инн» папа продолжает пить – наверное, чтобы забыться. Он допивается до того, что на следующий день практически ничего не помнит. У меня не хватает духу спросить, почему он так себя ведет, – сомнение в его правоте может обойтись мне слишком дорого.
Наутро у папы и мысли нет, что он сделал что-то не так. Он идет в магазин за своим дешевым вином и содовой и начинает день со спритцера.
Заголовки газет причиняют мне боль, но говорят правду: «Теннисный папаша из ада», «Отец из ада снова за свое». Я стараюсь не смотреть на фотографии отца, укутанного в английский флаг, взятого под руки полицейскими, размахивающего золотой картой American Express. Наконец, я стараюсь не думать о том, что мой папа стал главным психопатом Уимблдона-2000.
Он винит в своем позоре всех вокруг. В его глазах всегда виноват кто-то другой. Моей же реакцией становится ярость, и я вымещаю ее в своем матче. С корта № 13 я сношу американку Бри Риппнер. Я холодно уничтожаю ее под тихим и трезвым взглядом отца – 6:2, 6:1. Мне требуется всего 44 минуты, чтобы избавиться от нее. Я вышла в четвертый круг, еще не проиграв ни сета. Спортивные журналисты сходятся во мнении, что я способна дойти до полуфинала. На корте я чувствую себя неудержимой, хоть за его пределами все и рушится.
В день моего матча с Кристиной Бранди отец ведет себя как паинька. Взгляд у него, как всегда, недовольный, но он хлопает тихо, почти ничего не говорит. Несколько недель назад Кристина обыграла меня, что спровоцировало отца на увольнение Тони. Сегодня я обыгрываю ее 6:1, 6:3.
Во время матча я непроизвольно смотрю на него, и все замечают, что сегодня главное действующее лицо – он. На пресс-конференции меня спрашивают, играла ли я в этом матче за двоих. Я отвечаю, что все, что делаю, я делаю для себя, но это полная ерунда. Как бы я ни любила теннис, я играю не для себя. Я бесконечно воюю за то, чтобы был доволен мой отец.
После победы над Бранди я сообщаю репортерам, что мы уволили Рочи – лучшего тренера в туре и самого доброго человека на свете. Мне до сих пор стыдно от того, как мы это сделали, но журналистам я об этом не рассказываю – наоборот, ухожу от их ответа и говорю, что решила полностью положиться на работу с отцом. «Его я слушаю больше всех», – говорю я. На вопрос про реакцию Рочи я отвечаю: «Думаю, он расстроился, – а потом добавляю: – Мы с папой хотели провести этот эксперимент и посмотреть, что из него выйдет. Испытать что-то новое, чтобы затем продолжить работать вдвоем».
Накануне четвертьфинала я тренируюсь в парке Бишопс в районе Фулхэм. Смысл был в том, чтобы сбежать от прессы, но папарацци быстро нас находят и начинают щелкать затворами камер. Я тренирую подачу и делаю упражнения на фитнес, пока вокруг родители играют с детьми, бегают собаки. Камеры отвлекают, но я абстрагируюсь и концентрируюсь только на предстоящем матче, будто это свет в конце темного тоннеля. Меня ждет один из самых важных матчей моей карьеры.
На следующий день на корте № 1 десять тысяч человек наблюдают за каждым моим движением, но я ни одного из них не замечаю. Мой мозг так переутомлен от мыслей об отце и его неуравновешенности, что я перехожу в режим автопилота и играю сверхбыстро. Я обыгрываю Маги Серну из Испании – 6:3, 6:2.
Журналистам я рассказываю, какое это неописуемое чувство – оказаться в полуфинале Уимблдона. В четверке сильнейших! Для 17-летнего игрока добиться такого потрясающе. Жаль только, что на самом деле я так несчастна. Разве полуфинал Уимблдона – не повод для радости?
Моя следующая соперница – Линдсей Дэвенпорт, вторая ракетка мира. Она высокая, мощная и великолепная теннисистка. Как бы уверенно я ни дошла до полуфинала, я понимаю, что справиться с ней будет невероятно сложно. Но вместе с тем мне уже не до тенниса. Шумиха в прессе, разглагольствования отца о теннисных заговорах, его паранойя вытеснили теннис на задний план. О тактике на матч речь едва заходит. Перед игрой я даже не нервничаю – просто пытаюсь выжить и держусь из последних сил. Я не могу избавиться от мыслей о том, что ждет меня в случае поражения. В результате я не в состоянии как следует настроиться на соперницу, потому что думаю о том, чем будет чревато поражение.
Утро перед полуфиналом начинается с дурного знака, когда в роскошной уимблдонской зоне для игроков отец заказывает белое вино. С нами мой агент Джон, мама и Саво. Папа пьет бокал за бокалом, и никто не может его остановить. За 40 минут он приговаривает бутылку, и вот он уже во все горло причитает, как WTA и все остальные против нас.
Я ухожу разминаться и стараюсь забыть обо всем, кроме своей задачи на корте. Но сконцентрироваться тяжело. То, что он опять напился, – плохой знак. Против Линдсей мне нужно сыграть лучший матч своей жизни. Да, она приехала на Уимблдон с травмой спины и почти без игровой практики, так что насчет ее формы были сомнения. Но своей игрой она все сомнения отмела и смотрится очень внушительно. Хватит ли моего яростного двуручного бэкхенда, чтобы ее остановить? У нее пушечная подача, лучшая в туре, и ее удары с отскока одни из самых мощных и прицельных. Когда я выхожу на корт, мои мысли все еще разбегаются, и я не могу поймать концентрацию. Вино, которое мой отец выпил у меня на глазах, не дает мне забыть, что беда близко.
Просто скользя взглядом по трибунам, я все равно вижу только своего нетрезвого отца. По мере того как матч начинает от меня ускользать, я уже знаю, что он уже не только пьян, но и зол. Когда я краем глаза вижу его мрачнеющее выражение лица, это отвлекает меня от игры еще больше.
Я проигрываю 4:6, 2:6.
Прессе я говорю, что перед Линдсей я оробела.
«Но в то же время, – говорю я, – это не оправдание отсутствию моей игры. В любом случае нужно выходить на корт и показывать свой теннис. Я бы сказала, что сегодня перенервничала и слишком много думала о том, какой это важный матч и какая у меня сильная соперница. Такие мысли лишают тебя возможности играть как следует».
