– Ты не шутишь? – переспрашивает он в шоке. Он снова считает, что ничего плохого не сделал. Что это отстранение – часть всеобщего заговора против него. Он свято верит, что для этого не было никаких оснований.
Мне нужно ехать на мой матч второго круга. Когда за мной приезжает машина, отец провожает меня и говорит: «Просто играй в теннис, из-за меня не переживай. Это все чиновники, они строят козни и хотят нас разлучить».
Позднее я узнаю из газет, что, посадив меня в машину, он идет прямиком в бар гостиницы «Интерконтинентал». Там он, одетый в спортивный костюм, пьет белое вино и курит кубинскую сигару, когда к нему приходит Майкл Кэмерон.
Майкл спрашивает разрешения присоединиться. Отец соглашается и предлагает ему вина. Журналист начинает задавать вопросы, а отец продолжает настаивать, что ничего не сделал и ни в каких происшествиях не виноват. Он обвиняет во всем теннисных чиновников-«коммунистов», которые хотят от него избавиться. Еще он с нехарактерной откровенностью признает, что какую-то роль во всем этом мог сыграть алкоголь. «Если до меня докопаться в обычное время… я ничего не отвечу, – прочту я позже в газете. – Но после одного-двух бокалов вина все может закончиться иначе».
О своих перспективах он рассуждает философски и говорит, что теперь его, по всей видимости, дисквалифицируют со всех турниров, но это ничего. «Многие считают Докича плохим человеком. Но я не плохой. Просто я злюсь, когда со мной плохо обходятся. А WTA постоянно меня провоцирует».
Когда приходит фотограф, отец с радостью ему позирует.
Последствия рыбного инцидента продолжаются, и WTA выпускает заявление: «Ввиду прошлых проступков мистера Докича начато официальное разбирательство, которое определит, какие санкции будут применены к нему со стороны тура. Решение будет объявлено вскоре после US Open».
Вероятность того, что отец сможет и дальше ездить по турнирам, невелика.
Я же закатываю рукава и берусь за работу. Когда я в следующий раз выхожу на корт, трибуны поддерживают меня отчаянно. Видимо, они прониклись тем адом, в котором мне приходится жить. Ложа прессы забита, и ни одно мое движение не ускользает от внимания журналистов. Как я справлюсь с давлением, особенно учитывая кошмар и унижение, через которые я прошла накануне?
Мой вечный парадокс: без него мне хорошо, но одиноко. Мне не к кому повернуться за поддержкой, и это еще хуже, когда знаешь, что ты под микроскопом. Впрочем, мне не привыкать, и я блокирую все переживания, как делала уже много раз и еще много раз сделаю. Как только я оказываюсь на корте, хаос моей жизни уходит на задний план. Свою соперницу – Мириам Ореманс из Голландии – я уничтожаю – 6:1, 6:4. Концентрироваться очень тяжело, но как-то мне это удается.
На пресс-конференцию я тоже настраиваю себя очень серьезно. Я знаю, что на US Open журналисты не щадят твоих чувств:
«Как вам удалось сконцентрироваться на теннисе после всего, что произошло в последние дни?»
«Благодаря чему вы можете вот так включаться и выключаться, учитывая события последних дней?»
«Трудно ли вам будет остаток турнира провести без тренера?»
«Вы пригласите кого-то другого ездить с вами по турнирам, если потребуется?»
«Вы переживаете, что это еще не конец?»
Им я, конечно, этого не говорю, но сидеть на этой пороховой бочке я больше не могу. В 17 лет я 43-я ракетка мира. Я могу этим гордиться, а остальные – отдавать мне должное, но это все не имеет никакого значения. Мою историю напрочь затмевает мой «противоречивый» отец. Я думаю о том, чтобы уйти от него, но пока что не понимаю, как организовать этот побег.
В третьем круге я выхожу на итальянку Франческу Скьявоне и должна ее побеждать – в рейтинге она 108-я. Но мне трудно преодолеть это ощущение одиночества. Мы играем на «Луи Армстронг Стэйдиум», и я по привычке постоянно поворачиваюсь к своей ложе в поисках одобрения. Но, конечно, папы там нет. Эта путаница в голове в сочетании со страшной жарой не дают мне войти в игру, и Франческа в первом сете уходит вперед. Не успеваю я глазом моргнуть, как уже уступаю 1:4. Это ужасное начало, и я не могу позволить себе отстать еще больше. Если только я сокращу разрыв до 3:4, мы вернемся на подачи. Я это уже проходила и знаю: я могу ее укатать. И я это делаю. Я перевожу сет в тай-брейк и выигрываю его.
Но во втором сете я снова проседаю. Концентрация так меня подводит, что я продолжаю безрезультатно искать отца. Впрочем, как-то мне удается отыграться с 4:5 и выиграть матч в двух сетах. Так я оказываюсь в четвертом круге без малейшей концентрации.
Наблюдательные репортеры замечают, что я во время матча искала отца, и спрашивают меня об этом.
– Ведешь ты или уступаешь, тебе всегда нужна поддержка, – говорю я невозмутимо. – Когда ты отстаешь, тебе нужно снова поверить в свои силы. Если у тебя нет никого, кто мог бы передать тебе эту веру, нужно найти ее где-то в себе самой. Это бывает трудно, потому что нужна действительно очень сильная внутренняя вера, а она есть далеко не у всех. Но, как я уже сказала, я в обоих сетах верила, что могу вернуться, и играла хорошо, когда это требовалось.
В завершение пресс-конференции журналист спрашивает меня в упор:
– Если бы вы могли изменить в своей жизни что-то одно, что бы это было?
– Сейчас я довольна тем, как все складывается. В этом году я добилась того, чего хотела, учитывая, как сложно было составить турнирный график. Мне нравится играть независимо от результата. Я этим горжусь. Мне нужно продолжать в том же духе. В теннисе у меня нет никаких сожалений.
Видит бог, если бы я отвечала на этот вопрос откровенно, список перемен был бы очень длинный. Для начала я хотела бы, чтобы мой отец меня любил и был доволен тем, что я стараюсь изо всех сил. Еще он не позорил бы меня на людях. Не увольнял бы моих тренеров. Он был бы мягок и берег бы нашу семью, а не издевался над ней. Я бы говорила правду на пресс-конференциях, потому что сейчас практически все, что я говорю, – вранье, а все мысли – его, а не мои. Я бы перестала от него зависеть. Но я не могу. Я – напуганная 17-летняя девочка, которую он контролирует своей жестокостью.
* * *
В четвертом круге я играю с Сереной Уильямс, мускулистой и боевой. Ей 18, и она действующая чемпионка US Open. Мы с ней никогда еще не играли, но я знаю, что она очень сильна и победить ее будет тяжело. Так и выходит: в первом сете завязывается упорная борьба, тинейджерская битва. Она самая мощная теннисистка в туре, и под палящим солнцем я понимаю, что должна выложиться в этом матче на полную. Я выхожу вперед на тай-брейке первого сета и получаю сетбол. Я пробиваю слева и знаю, что попала и выиграла сет. Но линейный кричит, что мяч в ауте. Телевизионный повтор показывает, что мяч мог зацепить внешнюю сторону линии. Несмотря на мой протест, судья не меняет решение, и это выбивает меня из колеи. Я зарабатываю еще один сетбол при 7:6, и его Уильямс тоже отыгрывает. Она берет тай-брейк – 9:7.
Во втором сете она бомбит меня эйсами – только в первом гейме подает три. В первой партии мне удалось побороться, но в этой – уже нет. Я упала духом и думаю, это видно даже со стороны. До конца матча я не беру ни гейма и вылетаю с US Open – 6:7, 0:6. Психологически я истощена и расстроена поражением, но в то же время какая-то часть меня рада. Четвертый круг US Open – это солидный результат, особенно учитывая безумие семи последних дней.
