Журналисты напоминают мне, что на следующей неделе WTA может принять решение об отстранении моего отца от тренерской работы на своих турнирах.
– Что бы они ни решили, я подумаю об этом, когда это произойдет, – отвечаю я. И после паузы добавляю: – Нужно уметь выбрасывать некоторые вещи из головы.
Но выбрасывать из головы хаос моей жизни становится все труднее. Света в конце тоннеля не видно.
* * *
Когда в сентябре я возвращаюсь в Сидней, город гудит олимпийской лихорадкой – он превратился в одну большую вечеринку. Улицы забиты туристами. Сверкают новизной спортивные площадки, и вся страна радостно предвкушает Игры.
И только моя семья лишена возможности испытать олимпийские эмоции. Папа не ездит в Олимпийский парк, несмотря на то что он аккредитован. Меня бесит, что он со скандалом требовал эту аккредитацию, а теперь главное спортивное событие планеты ему совершенно до фонаря. Что до меня, то я только рада, что он не ездит на турнир. Но и маму с Саво он не отпускает. Они должны сидеть дома в Фэрфилде. Город и вся страна могут быть в восторге от происходящего, но мой папа равнодушен, холоден и угрюм. Для него Олимпиада ничего не значит. «Уму непостижимо», – думаю я.
Лесли тренирует женскую команду, и для меня чудесно снова оказаться рядом с ней – я по ней скучала. Кошмары, произошедшие в Нью-Йорке и на Уимблдоне, мы не обсуждаем.
Как бы то ни было, волнующая атмосфера Игр помогает мне развеяться. Я влюбляюсь в обстановку в Олимпийском парке.
Я выступаю в одиночке и в паре – снова с Ренне. Однажды после тренировки она призывает меня к ответу, потому что подозревает, что отец меня избивает. Она считает, что мне нужно убежать от него, и предлагает остаться в олимпийской деревне.
– Оставайся здесь. Он сюда не доберется. На корты его не пустят, – говорит она.
Но, даже если я останусь в деревне, что я буду делать после Игр? Отец запретил мне жить там во время Олимпиады и устроил все так, чтобы для меня сделали исключение. Я стараюсь объяснить Ренне, что не могу скрыться от отца, и при этом не подтвердить ее догадки и вообще не ляпнуть лишнего.
То, что я не живу в деревне, усложняет мой тренировочный и соревновательный процесс, но, как и раньше, на помощь приходит Лесли. Она предлагает подвозить меня на турнир и обратно в Фэрфилд – даже после церемонии открытия. Отец договорился с Олимпийским комитетом Австралии, что я могу не ходить на открытие и закрытие Игр, что по мере их приближения все больше меня расстраивает: я отчаянно хочу поучаствовать в этом огромном шоу, которое обещает подарить кучу эмоций и гордость за свою страну. Однажды по пути домой я рассказываю Лесли, как мне хочется остаться в деревне после открытия и разделить этот опыт с товарищами по сборной. Как и всегда, она меня понимает и тоже не хочет, чтобы я пропустила такое событие.
– Попробуем это уладить, – отвечает она. Она говорит, что попытается переубедить моего отца, чтобы я посетила хотя бы открытие.
Вечером накануне открытия Лесли подвозит меня домой и заходит повидаться с родителями. Папа предлагает ей виски, но она вежливо отказывается.
– Завтра она останется на ночь в деревне, Дамир, – говорит она. – Ехать домой будет уже слишком поздно.
Отец сначала ничего не отвечает и сидит надув свою широкую грудь. Он знает, что транспортная ситуация завтра будет сложной, и он доверяет Лесли.
– Хорошо. Но только завтра.
Церемония открытия Игр становится одним из лучших мгновений моей жизни. Размахивая руками, я выхожу на стадион вместе с пятьюстами австралийскими спортсменами под песню «Down Under» группы Men at Work, которую исполняет оркестр. Я шествую в составе австралийской олимпийской сборной – рядом с такими гигантами своих видов, как Кэти Фримен, Кирен Перкинс, мой товарищ Пэт Рафтер. На несколько часов я забываю все свои беды. На стадионе присутствуют более ста тысяч человек, а телетрансляцию смотрят больше трех миллиардов. Это настоящее волшебство, и я вне себя от восторга: смеюсь и шучу с другими спортсменами. Такого беззаботного счастья я не испытывала с детских времен в Осиеке. Это ощущение ничем не омраченной радости я уже почти забыла. Мне весело – вот бы так почаще! Выступление Оливии Ньютон-Джон становится еще одним незабываемым эпизодом. Я смотрю, как Кэти Фримен зажигает олимпийский огонь. Это так красиво. Ни с чем не сравнимо. Эти воспоминания останутся со мной на всю жизнь.
* * *
Олимпийские болельщики очень страстные и громкие, так что играть перед ними – одно удовольствие. Страшно обидно, что мама и Саво не могут это увидеть.
На первой неделе турнира я показываю отличный теннис и выхожу в полуфинал на Елену Дементьеву. Я беру первый сет 6:2, но во втором она возвращается в игру и выигрывает его 6:4. В третьем я веду 4:1 и зарабатываю еще два брейк-пойнта, но не могу их реализовать, и, к сожалению для меня, она отыгрывается. Так приходит конец моей мечте побороться за олимпийское золото. После матча я страшно себя корю и чувствую, что упустила свой счастливый случай. Матч был сложный, но я могла его выиграть. Однако не выиграла – и ничего уже не поделать. У меня была возможность завоевать золото Олимпиады. Вместо этого, когда я вечером возвращаюсь домой в Фэрфилд, отец избивает меня за поражение.
Вся радость, которая еще осталась у меня после церемонии открытия и выхода в полуфинал, испарилась. Последнее наказание ужасно меня деморализовало. Матч за бронзу я проигрываю своей героине Монике Селеш – 1:6, 4:6. Она слишком для меня сильна, и ее опыт бьет мою молодость. В паре с Ренне мы проиграли во втором круге еще раньше.
Папе настолько плевать, что он даже не приходит на матч, но все равно умудряется оказаться в центре внимания – дает очередное скандальное интервью. В нем он говорит, что нам с ним осточертела Австралия. Это совершенно не так: Австралия мне не только не осточертела, я люблю ее и считаю своей второй родиной. Все, что он говорит в этом интервью, за гранью разумного.
– Люди здесь думают, что я сумасшедший и опасный, – говорит он репортеру. – Да, иногда я пью, но все пьют – что в этом такого. Я не как президент Клинтон с его любовницей или Борис Ельцин, который каждый день под мухой. Я не опасен.
На этом Игры для меня заканчиваются. Отец не отпустил меня на церемонию закрытия. В этот раз некому его переубедить, и мне нельзя даже посмотреть ее по телевизору. Пока остальные олимпийцы гуляют на прощальной вечеринке, меня отец проклинает за то, что я не выиграла золото.
10. Возвращение, весна 2000 года
В октябре в журнале Australian Tennis Magazine выходит статья, в которой говорится, что Дамиру Докичу после его изгнания с US Open и шестимесячного отстранения от турниров WTA требуется «психологическая помощь». Когда отец об этом узнает, он приходит в ярость. У него срывает крышу, и он говорит, что мы должны что-то сделать. Нам звонит The Age, и он говорит им, что, возможно, подаст жалобу на журнал в Австралийскую комиссию по правам человека. Либо редактор журнала принесет извинения, либо мы возвращаемся в Югославию, говорит он.
