Он закуривает трубку, и клубы дыма окутывают людей вокруг него. Публика Всеанглийского клуба, сдержанная и законопослушная, категорически это не одобряет. Естественно, на «Уимблдоне» не курят трубку. Но это же мой отец. Он делает то, что хочет. Вот уже охранник делает ему замечание, и, слава богу, он не кидается на него, а гасит свою трубку.
Несмотря на то что я больше не играю за Австралию, на трибунах есть австралийцы – завернутые во флаги, с раскрашенными лицами, – и они болеют за меня. «Вперед, Елена», – слышу я их периодические выкрики по ходу матча. Это неожиданно и очень приятно. У меня поднимается настроение, и во втором сете я уверенно довожу матч до победы – 7:5, 6:1.
Раскуривание трубки попадает в новости – естественно, разве Уимблдон мог пройти без этого? Первая полоса Mirror выходит с заголовком «Бабси против Чудовища»
[13]. Папа видит газету за завтраком в нашей гостинице в Патни и мгновенно приходит в ярость. Чудовище – это он, на фото по соседству выглядящий как злодей. А Бабси? Это австрийская теннисистка Барбара Шетт. Она посеяна на турнире 21-й и, оказывается, как-то связана с газетой – у нее на футболке даже их логотип. А еще она моя следующая соперница.
В статье папу называют «бородатым отцом из ада», который «постарается с трибуны вывести Бабси из равновесия… Ему на этой неделе уже сделала выговор служба безопасности «Уимблдона», когда он раскурил вонючую трубку во время первого матча своей 18-летней дочери».
Папа вне себя от злости. Его всего трясет, а нам нужно ехать на корты, потому что у меня матч. Наша машина задерживается, и нам приходится нетерпеливо топтаться в ожидании перед «Трэвел Инн». Время идет, а машины все нет, и я уже начинаю переживать, что могу опоздать на матч. Тут к нам подъезжает Саманта Смит – бывшая теннисистка, а теперь телекомментатор. Она спрашивает, не нужно ли нас подбросить, но, прежде чем я успеваю что-то сказать, отец начинает на нее вопить. Он велит ей «проваливать». Шокированная, она быстро уезжает.
– Что она сказала? – спрашивает он.
– Предложила подвезти нас, – объясняю я.
– Ее специально сюда подослали, потому что наша машина опаздывает, – говорит он. – Все хотят от нас отделаться.
Дальше он решает, что газетный материал и опоздание машины связаны.
– Это все подстроено, – говорит он.
Он убежден, что Всеанглийский клуб и таблоиды находятся в сговоре против меня. Что они не могут допустить, чтобы я сегодня обыграла Барбару. Это могло бы быть смешно, если бы не было так смехотворно.
Мы звоним в службу развозки, но машины все нет. Я уже не успею размяться. В результате нам приходится добираться до «Уимблдона» на такси. Отец настолько уверен, что это все козни теннисного руководства и прессы, что он решает бойкотировать зону для игроков. Поэтому мы с ним сидим в общественной зоне: я в форме и с опущенной головой, чтобы никто меня не узнал, пока он начинает вливать в себя вино. Я настраиваюсь на свой матч на уимблдонском корте № 1, сидя в кафе для болельщиков рядом с отцом, который торопится напиться. Безумие. Кому еще приходится так жить? Никому.
Я иду в раздевалку переодеться за пять минут до начала матча. Влетая туда, я сталкиваюсь с Барбарой. Она меня останавливает:
– Мне очень жаль. Я не имею никакого отношения к статье, – говорит она мне.
– Да, не сомневаюсь, – отвечаю я саркастично. – На корте сама все увидишь.
Я не успеваю произнести эти слова, как уже жалею о них. Я огрызнулась на Барбару, потому что зла на отца и паникую, что не успела разогреться перед матчем. Недоразумение с транспортом и его пьянство выбили меня из колеи, я страшно переживаю, и мои нервы на пределе. Я не хотела срываться на нее. Я знаю, что она не виновата.
Наконец наступает время матча. Я вижу его на трибуне и понимаю, что он близок к тому, чтобы закатить очередную сцену. Он буянит и, как обычно, сыплет проклятиями. Я уже просто хочу, чтобы матч закончился. Шетт играет довольно хорошо, но я вкладываю в свои удары всю свою злость, и ей сегодня против меня ловить нечего. Я выигрываю в двух сетах и победно вскидываю кулак.
После матча я встречаюсь с журналистами и устраиваю разнос статье про отца в Mirror.
Это была очень злая статья, и я считаю, что это уже не смешно. Уже ни в какие ворота не лезет. Печально, что им больше писать не о чем. Мой папа такого не заслуживает. Учитывая особенно, что он свое наказание отбыл.
Позднее один спортивный журналист напишет в своей манерной английской газете: «Такое ощущение, что Елена довольна только тогда, когда окружена хаосом. К счастью для нее, ее отец Дамир – мастер по его созданию». «Я что, на твой взгляд, выгляжу счастливой?» – думаю я, читая это. Как можно написать, что мне повезло с отцом? Какого хера? Если бы только они знали, как я на самом деле несчастна.
Мои желания – полная противоположность моей жизни. Я просто хочу спокойно жить и мирно играть в теннис. Все эти публичные унижения и скандалы – мой постоянный страх.
* * *
В четвертом круге я на Центральном корте играю с Линдсей Дэвенпорт. Прошел год с тех пор, как я здесь проиграла ей в полуфинале. В этом году она пропустила три месяца из-за травмы колена, но по ней и не скажешь. Она играет соответственно своему третьему номеру посева. Удары у нее очень сильные и плоские, она держит хорошую глубину, создает углы и играет по месту. Подает она сегодня очень четко и остро. Держится спокойно и собранно. В отличие от меня. Когда я зарабатываю брейк-пойнты, Линдсей отыгрывает их отличными подачами. В первом сете у меня один, и я его не реализую.
Потом я говорю журналистам, что упустила возможность пройти дальше. Соглашаюсь, что «лучшая Елена» сегодня на корт не вышла, что я не смогла в важных эпизодах сыграть так, как было надо. Меня спрашивают про давление, которое я испытываю вне корта. Кто-то спрашивает про ситуацию с машиной. Это все темы, обсуждать которые я не хочу, но приходится.
Дальше я отправляюсь на поиски отца. В прошлом году после поражения в полуфинале он не пустил меня в гостиницу, но сегодня я проиграла в четвертом круге, и он меня даже не поносит. Такой он непредсказуемый человек.
Но у него есть новости: он сообщает мне, что больше не будет ездить по турнирам. Говорит, что больше не может. Очевидно, что турнирное давление плохо на нем сказывается, а сегодняшний заголовок и неполадки с транспортом стали последней каплей. К тому же он ненавидит летать. Каждый раз, оказываясь в самолете, он думает, что умрет, поэтому почти каждый перелет напивается до беспамятства. Еще он ненавидит отели, говорит он мне. С него довольно. Он не повышает голоса и звучит почти сдержанно.
– Я буду в Сэддлбруке. С тобой может ездить мама, – говорит он.
Но, конечно, в этом новом плане есть подвох – несколько слов, чтобы я не расслаблялась.
