Радость, впрочем, быстро проходит, когда я понимаю, что порвала приводящую мышцу правой ноги, и с финала против Винус Уильямс мне приходится сняться. Снимок показывает пятисантиметровый разрыв. Я еле хожу. Боль адская.
Я бросаюсь делать процедуры, чтобы восстановиться как можно скорее, а потом лечу в бельгийский Антверпен. Там я в первом круге играю с Патти Шнидер. Я с трудом выхожу на корт, наступаю на ногу с опаской и морщусь от боли. Я собираю все свои силы и выигрываю сет чистым усилием воли – 6:4. Во втором я не могу пошевелить правой ногой – просто волочу ее за собой мертвым грузом. В третьем сете мне приходится сняться. Я никогда так не делаю, но тут у меня не остается выбора. Матч заканчивается со счетом 6:4, 4:6, 1:1. Не нужно было играть Антверпен, но мое желание держаться подальше от отца пересилило здравый смысл. Моей ноге был необходим покой.
Я беру четыре недели на восстановление и подготовку к Индиан-Уэллсу и Майами. На обоих турнирах я играю нормально, но по-прежнему сомневаюсь в состоянии ноги. Тем не менее я продолжаю тренироваться и вкалывать. К турниру в Сарасоте я уже в порядке и беру там титул, не уступив ни в одной партии. Мне нравится эта жизнь в разъездах вдвоем с мамой. У нас все как надо, и мое удовольствие от происходящего отражается на моих результатах.
Но на следующий турнир в Амелия-Айленд вдруг явился отец. Это рядом с нашим домом в Сэддлбруке – всего несколько часов на машине, – так что логично, что он решил приехать. Я собираюсь с мыслями и выступаю хорошо, несмотря на его присутствие. Прорываюсь через Мари Пьерс и Елену Дементьеву и выхожу в полуфинал на Жюстин Энен. Этот матч, однако, я не могу довести до конца и при 2:6, 1:4 снимаюсь из-за желудочного заболевания.
Отец решает поехать и в Чарлстон. От спокойного течения дел, которое так мне нравилось, не остается и следа: он слетает с катушек, когда я проигрываю в первом круге. Мы сразу кидаемся в Сэддлбрук: он несется по шоссе как припадочный и орет на меня своим «голосом гнева». Домой мы приезжаем за полночь.
Я страшно устала, но, как только мы заходим в дом, отец останавливает меня и говорит: «Ты идешь бегать». Сам он садится на ступеньки перед входом в дом и закуривает трубку. «Давай, вперед. По кругу».
Посреди ночи он отправляет меня наматывать круги по улицам. Я бегу и еле сдерживаю слезы. Я пробегаю роскошные особняки и поля для гольфа. Дорогущий спортивный курорт окутан мертвой тишиной, которую нарушают только мои уставшие ноги. Я надеюсь только, что никто меня не увидит. Потом меня все же одолевает грусть, и я начинаю плакать. Я так хочу вырваться из этой тюрьмы.
Когда он рядом, каждая секунда моей жизни проходит в напряжении. Всего две недели, как он вернулся, а я уже на пределе. Снова, как в старые добрые времена, живу в аду.
Я провожу в Сэддлбруке неделю, готовясь к грунтовому сезону, и считаю дни до отъезда в Европу. Не могу его дождаться.
На европейские турниры со мной снова едет мама. Сначала я играю Гамбург, обыгрываю там Жюстин Энен и дохожу до полуфинала. В полуфинале я снимаюсь из-за небольшого растяжения мышцы подколенного сухожилия. Оттуда мы едем в Берлин, где я обыгрываю Мари Пьерс, прежде чем проиграть в третьем круге.
В Берлин приезжает мой тренер по физподготовке, и мы с ним проводим пятидневный сбор.
* * *
В гостиничном лобби в Берлине я впервые встречаю Энрике Бернольди – харизматичного гонщика «Формулы-1» из Бразилии. Это человек, который каждую неделю рискует жизнью и, могу предположить, привык добиваться своего. Он привлекателен: небрежная копна темных волос, мягкий взгляд. Он на пять лет старше меня и проходит мимо, пока я в лобби жду маму. Мы перекидываемся несколькими фразами. На следующий день на турнире вечеринка игроков, и там мы встречаемся снова. Мы обмениваемся имэйлами. Я не знаю, что это все значит, но Энрике настойчив.
У меня никогда не было бойфренда. Мне никогда не разрешалось даже разговаривать с мальчиками.
Последнее время я думаю о том, чтобы уйти из дома. Я не могу больше выносить ни побои, ни бесконечные публичные унижения. Мне интересно, каково это: говорить на пресс-конференциях то, что думаю я. Самой принимать решения. Мне тошно постоянно делать то, что велит папа. Я хочу быть самой себе хозяйкой. Хочу нормальную спокойную жизнь на турнирах и вне их. Я просто хочу быть собой.
Энрике появился в моей жизни в нужное время – когда меня уже перестали пугать последствия. В нем воплощается моя надежда на побег из ада моей жизни. Он обаятельный, смешной и в меру дерзкий. Он уверен в себе, но в то же время добр. Он очень заинтересован во мне и хочет узнать меня. Я польщена и страшно рада – после стольких лет одиночества так здорово встретить человека, которому я интересна и могу довериться. Мы начинаем обмениваться сообщениями и имейлами. Разговаривать по телефону. Это такое приятное чувство – понимать, что кто-то думает о тебе, пусть и издалека. В Риме он приглашает меня на ужин.
Мама не возражает. Она почти ничего об этом не говорит, но и не препятствует нашим встречам и разговорам. Хотя она дает понять, что считает этот роман мимолетным. Но после «Ролан Гаррос» все становится серьезнее. Энрике знает, что у меня тяжелый и властный отец; он понимает, что я не могу просто так сорваться и уехать с ним куда-нибудь на три дня, потому что, когда об этом узнает отец, мне не сносить головы. Так что это он разбивается в лепешку, чтобы побыть со мной. Пока я в Европе, он приезжает ко мне в каждый свободный уик-энд.
Я тем временем последние месяцы продолжаю хорошо играть. В Гамбурге я побеждаю Жюстин Энен и дохожу до полуфинала. В Страсбурге я дохожу до финала, на «Ролан Гаррос» – до четвертьфинала. В Париже я уступаю будущей чемпионке Дженнифер Каприати. Благодаря этим результатам я закрепляюсь в топ-10 и даже приближаюсь к топ-5.
В июне я побеждаю в Бирмингеме, обыграв искусную Анастасию Мыскину из России. Теперь у меня есть титулы на всех покрытиях, и это фантастическое достижение. Энрике по-прежнему каждую свободную минуту проводит со мной, и его поддержка меня вдохновляет. Мой теннис на высоте, и у меня внезапно наладилась личная жизнь. Но, хотя папа со мной и не ездит, я чувствую, что скоро опять окажусь по уши в дерьме.
Вскоре мамино отношение к нашему с Энрике роману меняется – как только она понимает, что у меня к нему серьезные чувства, а он все чаще ко мне приезжает. Он-то ей нравится, но она переживает из-за последствий, которые ждут нас с ней, если об этом узнает отец. Я тоже периодически беспокоюсь из-за этого, но в целом предпочитаю об этом не думать. Я решаю жить сегодняшним днем, потому что понимаю, что долго он не продлится.
Во время Уимблдона у нас с Энрике завязывается длинный разговор о жизни, спорте и, конечно, моем отце и его деспотичности. Впервые я доверяю кому-то настолько, чтобы рассказать о побоях. Его глаза округляются, пока он сосредоточенно слушает меня. Он почти не задает вопросов, но мне кажется, что он понимает всю тяжесть ситуации, в которой я нахожусь всю свою карьеру. Он не просит меня поделиться всеми страшными подробностями – вместо этого я вижу в нем желание спасти меня, избавить от этой жизни. Но мне кажется, что он не до конца осознает, с чем мне изо дня в день приходится иметь дело. Он вырос в совершенно другой обстановке.
