Я люблю Энрике, но непохоже, чтобы он понимал, что за человек мой отец и какова на самом деле обстановка у меня дома. Он считает, что помолвка все решила, что теперь все встало на свои места. Он не осознает, что, как только о помолвке станет известно, в нашей жизни опять воцарится хаос.
Он постоянно просит меня рассказать отцу о наших отношениях и о том, что мы собираемся пожениться. Он давит на меня все сильнее. Я не хочу этого делать, потому что боюсь последствий. Я пытаюсь объяснить Энрике, как зол будет отец, но он не хочет слушать и даже не пытается понять, почему я настаиваю на секретности. Он не видит никакой опасности в том, что нас могут увидеть вместе, прознать о нашей помолвке, а отец – прочитать о ней в газетах. Энрике наивно полагает, что папа ничего нам не сделает. Как бы я ни пыталась объяснить ему, в какую ярость придет отец, если узнает, что мы обручены, Энрике не в состоянии это понять.
– Да ничего он не сделает, – отрезает он.
Он не знает моего отца.
После Сан-Диего я еду на турнир в «Манхэттен Кантри Клаб» в Лос-Анджелесе, где благополучно дохожу до полуфинала. Там моя соперница – 22-я ракетка мира Чанда Рубин. Я разминаюсь перед матчем, когда ко мне со встревоженным видом подходит мама. Она говорит мне присесть.
Оказывается, кто-то из сербских журналистов позвонил отцу и сказал, что у меня есть бойфренд. Этот репортер на разных турнирах замечал Энрике на трибунах во время моих матчей. У него есть фотография Энрике в футболке с надписью «Я люблю Елену» на гонках «Формулы-1».
Звонит отец и накрывает меня потоком агрессивных вопросов. Он обзывает меня «шлюхой», и вот я уже сквозь слезы все отрицаю. Трубку забирает мама и подтверждает мои слова.
– Они все выдумали. Этот мальчик был на нескольких турнирах, но они просто дружат. Ничего не было. Просто он приезжал на турнир.
Это наши с мамой инстинкты самосохранения говорят нам все отрицать. В эту минуту я понимаю, что плакал мой полуфинал. В голове у меня полный бардак.
Я снова беру трубку и пытаюсь привести папу в чувство. Мне через несколько минут нужно быть на корте, а он в бешенстве, и его несет. Телекомментаторы и болельщики по пути на матч видят меня зареванной.
Этот телефонный разговор и осознание того, что я не могу прятать Энрике вечно, приводят меня в замешательство. Выходя на матч с Чандой, я еще вытираю слезы. Теперь я боюсь, что он приедет на турнир, и я не смогу контролировать эмоции, хотя обычно делаю это без труда. Видно, что я в расстроенных чувствах. Болельщики встречают меня с энтузиазмом, но сама я даже не ощущаю себя в «Манхэттен Кантри Клаб». Я будто смотрю на себя со стороны. Моя выносливость не безгранична, а я подвергаюсь постоянному физическому и эмоциональному насилию почти 15 последних лет. Я так больше не могу – это поворотный пункт. Я хочу свободы. Счастья. Я и правда люблю Энрике. Я хочу быть с ним и спокойно жить. «Оставь меня в покое и дай мне просто играть в теннис».
Я провожу один из самых плохих матчей всей карьеры. Я впервые действительно не в состоянии соревноваться. Зрители даже не хлопают в конце розыгрышей, потому что это и борьбой-то не назвать. Некоторые свистят. Я беру два гейма. Чанда после матча говорит, что я «практически играла в поддавки». Я объясняю двум журналистам, что плохо чувствую себя из-за кишечного вируса, лишь бы только они не узнали, что произошло на самом деле.
Маму я нахожу в состоянии ужаса.
– Если он узнает, что я тебя покрывала, он меня убьет, – говорит она.
Это правда, он остервенеет от злости. Она говорит мне, что я должна принять решение.
– Либо скажи ему правду, либо расставайся с Энрике. Ты же понимаешь, что отец может в любую минуту приехать на турнир.
Она тоже злится, что все зашло так далеко, и предпочла бы, чтобы я рассталась с Энрике. Тогда наша жизнь вернется в прежнее русло.
А что я? У меня вдруг возникает непреодолимое желание все рассказать отцу. Чтобы он узнал, что мы с Энрике вместе.
Я еду в Монреаль, хорошо там играю и побеждаю Мартину Хингис по пути в полуфинал. Энрике приезжает под конец турнира, и мы вместе едем в Нью-Хейвен. Там мне приходится сняться из-за растяжения мышцы, полученного в последнем матче в Канаде, чтобы не усугубить травму.
На US Open я выигрываю один матч.
* * *
В сентябре я возвращаюсь в Белград на трехнедельный сбор. Тогда же мама решает сказать отцу, что мы с Энрике встречаемся. Как ни странно, отец не выходит из себя. Вместо этого у него предложение. Он зовет меня в гостиную. Тон у него деловой – будто у нас бизнес-встреча, а на повестке дня – моя жизнь:
– Хочешь встречаться с парнем – нет проблем. Но тогда перепиши все на меня, – говорит он. – Все, что ты заработала до сих пор, и большую часть того, что еще заработаешь. После этого делай что хочешь. Хочешь быть одна – вперед.
Я уверена, что он думает, что я на такое не пойду. По мере беседы он выдвигает все новые требования. Он спокоен. Не кричит. Просто излагает, как он будет контролировать мои финансы.
– Мать и дальше будет ездить с тобой по турнирам, а я – жить дома. У тебя будет кредитка для путевых расходов, перелетов, питания, гостиниц, – говорит отец. – Но все, что ты зарабатываешь, – мое.
Мне насрать на то, что я все отдаю. Все мои мысли только о том, что я стану свободна и буду с Энрике. Но я вижу, что отец не верит, что мы с ним долго пробудем вместе, и выдвинул все эти требования, чтобы я через несколько месяцев к нему вернулась.
Я соглашаюсь. Я просто хочу нормальной жизни. Хочу жить без страха и с Энрике. Хочу любви и мира, а не хаоса. Не сумасшествия. Не ада.
Оттуда я еду на турниры в Бразилию, Токио и Германию. Выступаю довольно хорошо: два четвертьфинала и один полуфинал. А что папа? Оказалось, что подписанные бумаги ничуть не отбили у него желание контролировать мою жизнь. Он постоянно мне названивает и иногда заставляет слушать его часами. Я заключила с ним финансовое соглашение в надежде на жизнь без страха, но получила еще больше оскорблений и гадостей, чем раньше.
– Ты омерзительная шлюха, – орет он. – Позор семьи. Потаскуха.
Его звонок после моего поражения на турнире в Японии оказывается особенно злобным, и после него я думаю: «Все, с меня хватит». Мы с Энрике обсуждаем это. Он видит, что моя семейная ситуация нездоровая и разрушительная.
– Уходи из дома и живи со мной, – говорит он однажды вечером в нашем гостиничном номере.
Я понимаю, что он прав. С отцом в моей жизни я никогда не смогу ни вырасти сама, ни дать такую возможность нашим отношениям. Я соглашаюсь. Пришло время уйти.
13. Расставание, 2002
Прощальное письмо маме я начинаю писать в Москве в начале октября 2002 года. Стоит мне поднести ручку к бумаге, блокнот заливают слезы.
«Пожалуйста, прости меня, что ухожу, но мне это нужно». Я пишу эти слова и знаю, какую боль ей придется вытерпеть от отца. Я уверена, что она станет мишенью его гнева. Наверняка винить он будет нас обеих, но в эти минуты рядом с ним она будет одна. Кроме того, мне безумно грустно оставлять моего дорогого Саво. Это письмо повергает меня в страшное замешательство, и я уже не уверена, что поступаю правильно. В каком-то смысле я по-прежнему маленькая девочка, которая хочет только того, чтобы ее отец был доволен. Но в то же время мне уже 19 лет, и я поняла, что не обязана и дальше жить вот так.
