Закономерно, что в Скотсдейле я проигрываю свой первый же матч. На корте я сейчас напрочь лишена веры в себя, когда она мне нужнее всего. Отсутствие команды и постоянного тренера в сочетании с разваливающейся личной жизнью плохо влияют на мой теннис. В Индиан-Уэллсе я тоже проигрываю в первом круге, но в Майами умудряюсь выйти два матча, прежде чем в 1/8 финала выйти на Алисию Молик. Она смотрит мимо меня и ничего не говорит – очень жаль, что мы с ней больше даже не здороваемся. Я обыгрываю ее 6:1, 6:4 и выхожу в четвертьфинал, где проигрываю Ким Кляйстерс.
В Сарасоте Энрике постоянно мне грубит, обзывает меня и унижает. Это происходит на глазах тренера, которого я считаю своим другом. Я его люблю и очень уважаю, и он призывает Энрике к ответу, запрещает ему так со мной разговаривать. В противном случае, добавляет он, Энрике придется иметь дело с ним. Это такое облегчение – когда кто-то за тебя заступается. Я могу быть сформировавшимся игроком, но на человеческом уровне я не знаю даже, как заводят друзей.
Честно говоря, я не могу даже представить себе, как у меня появятся друзья, потому что мне по-прежнему кажется, что я никому не нравлюсь. После того как ко мне относились в Австралии, я до сих пор часто думаю, что в принципе не могу вызывать симпатию. Издевательства в школе, помноженные на агрессию со стороны австралийских игроков, и жестокое обращение отца привели к хроническому ощущению собственной никчемности.
Абсолютно неожиданно – учитывая особенно, как я жаждала свободы от него, – без папы я чувствую себя потерянной. Результаты, которые я показывала с ним, со счетов не сбросить. При всех своих изъянах он был хорошим организатором. Армейская дисциплина касалась не только тренировочного расписания, но даже того, что я ела. С шести лет я доверяла каждому его слову о теннисе. Я четко исполняла все, что он мне говорил. Был ли у меня талант? Да. Умела ли я работать и тренироваться? Тоже да. Но подняться туда, куда я поднялась, помог мне он. Он знал что делает.
Энрике приезжает ко мне в Варшаву, и там я, несмотря на свою неровную игру, дохожу до полуфинала. В Берлине, Риме и Страсбурге я выступаю посредственно.
К «Ролан Гаррос» моя тренерская ситуация меня окончательно достала. Когда после поражения во втором круге я прошу Хайнца оценить матч, я не слышу от него ничего полезного.
«Это бессмысленно, – понимаю я. – Так работать невозможно».
Я плачу Хайнцу сотни тысяч евро в неделю, чтобы раз в несколько недель он появлялся рядом со мной и говорил какую-то хрень. Он проводит тренировку-другую, а потом опять уезжает на неделю. Для него его комментаторские обязательства важнее моей карьеры. Даже когда он показывается на турнирах, это только на несколько дней – он уезжает еще до того, как я закончу. А мои результаты так вообще становятся лучше, когда его нет.
Когда я на следующий день говорю Хайнцу, что так продолжаться не может, он, как ни странно, удивлен:
– Ты уверена? Подумай. Я могу приехать на следующей неделе и подготовить тебя к Уимблдону?
Но я уже все решила.
– Нет, это все, – отвечаю я.
На «Ролан Гаррос» я встречаю Борну Бикича. Он уже проявлял интерес к тому, чтобы поработать со мной – два-три месяца назад в Амелия-Айленде и Берлине мы говорили об этом вскользь. Теперь же мы садимся и всерьез обсуждаем возможность официального сотрудничества. Он весьма убедителен, хотя одновременно тренирует и другую теннисистку. Еще несколько месяцев назад, прежде чем заняться этой девочкой из топ-100, он никогда не работал в туре. Еще он хорват, а значит, католик – обстоятельство, которое привело бы моего отца в бешенство. Я беру время на размышление и говорю, что дам ему знать.
В кризисе уверенности я начинаю снова думать об Австралии. Я ничего не имею против Югославии, но регулярно вспоминаю, что никогда не соглашалась уезжать из своего дома, Австралии. И дело не только в том, что я хочу представлять Австралию – страну, которая приняла меня и поддерживала, пока отец не заставил меня от нее отвернуться. Просто там – мое сердце. Хоть я и родилась в Югославии и с уважением отношусь к своему происхождению, тянет меня в Австралию.
Я обращаюсь к директору Australian Open Полу Макнами – человеку, которому я доверяю. Я объясняю ему свои чувства и переживания.
– Я считаю себя австралийкой и хочу ею быть. Но мне страшно. Я боюсь того, как меня примут обратно – не только болельщики, но и Tennis Australia.
Целью этого разговора не было определиться, вернусь я или нет. Я просто хотела узнать, что думает Пол. Пол, как и всегда, поддерживает меня и воодушевляет. Ему всегда было понятно, что это папа решил уехать из Австралии.
После «Ролан Гаррос» я на неделю возвращаюсь потренироваться в Монако и наконец принимаю решение насчет тренера. Я найму Борну – решаю попытать счастья. Да, в туре он работал только с одной теннисисткой. Но он приятный парень, с ним легко общаться, а мне нужен кто-то, кто будет рядом со мной на завтраке, обеде и ужине, кто будет тренировать меня и спарринговать со мной. Если бы мне был нужен обычный тренер, Борну я бы не наняла – у него нет ни опыта, ни рекомендаций. Но мне нужен кто-то, кто сделает мою жизнь проще и избавит от лишнего стресса. Человек, который станет мне другом. Напарник, который не позволит мне погрузиться в эту чудовищную печаль, которая меня преследует.
Мне нужен тот, кто поможет мне выжить, – повестка дня на сегодня именно такая.
14. Борна, 2003
Мы с Энрике встречаемся с Борной на моем следующем турнире в Вене. Энрике на взводе. Они с Борной познакомились еще в начале этого года, но теперь Борна – мой тренер, и Энрике, похоже, из-за этого сердится. В Вене я впервые вижу брата Борны Тина – тихого, сдержанного парня, совсем не такого, как Энрике и особенно Борна. Он несколько раз приходит на мои матчи и тренировки. Мне он нравится – от него веет каким-то приятным спокойствием.
Через несколько дней Энрике уезжает из Вены на гонку. Я дохожу до четвертьфинала, а потом мы с Борной едем в Истбурн и на Уимблдон. Борна еще не понял, насколько у меня все плохо с родителями: он хочет связаться с ними и надеется организовать какое-то воссоединение. Я говорю ему, что это бесполезно, и уж тем более они не станут разговаривать с хорватом. Но он все равно звонит им, и, конечно, они его отшивают, говоря: «Единственное, что она может сделать для исправления ситуации, – это вернуться домой».
Несмотря на то что я нашла поддержку в лице моего нового тренера, я все равно погружена в уныние. В Ист-бурне я сразу проигрываю, а на Уимблдоне в первом круге обыгрываю хозяйку корта Елену Балтачу, но газеты все равно пишут, что я выгляжу «вялой». На самом деле я не только выгляжу вялой, но и чувствую себя такой. Я не знаю, что должна делать на корте.
Уверенности по-прежнему никакой нет, а значит, нет веры в свои удары, свою игру, свои способности. Во всем начинаешь сомневаться. Так что на корте я зажата, ни головой, ни сердцем я не в игре. То, что происходило в моей жизни последние полтора года, дало о себе знать. Я посеяна на турнире 11-й, но Елену обыграла с трудом.
