Эта статья не особо меня напрягает. Я действительно не звонила, хотя денег я ему отдала гораздо больше. Что до его тоски по моему звонку, то в это я не верю. Он просто хочет вернуть себе контроль надо мной. Хочет вернуть себе свой банкомат.
Пять лет прошло с тех пор, как я последний раз играла на Australian Open, шесть – с тех пор, как рядом с моим именем значилось AUS. И все же, проснувшись в первый день турнира, я не чувствую волнения. Я 349-я ракетка мира и просто хочу побороться со своей соперницей – француженкой Виржини Раззано, 54-й в рейтинге. Это будет тяжело. Я выхожу на «Арену Маргарет Корт», и трибуны взрываются приветствием. Стоит оглушительный шум, весь корт оголтело меня поддерживает. «Они болеют за меня, по-настоящему болеют», – думаю я. О таком я могла только мечтать. Я поднимаю глаза на трибуны, залитые австралийскими цветами: золотым и зеленым. «Оззи, оззи, оззи», – тянут они. Размахивают флагами, растягивают баннеры. Я вернулась, и кажется, что никогда не уезжала. Я и представить не могла, что меня встретят так тепло. Я так им благодарна.
Я выигрываю первый сет 6:3. Второй доходит до тай-брейка, и у меня два матчбола. Первый я проигрываю, но второй не такой очевидный. Его решает выкрик линейного. Я считаю, что мяч от моего удара попал в корт. Но линейный говорит, что он в ауте. Болельщики начинают свистеть, и дальше моя игра разваливается – этот эпизод выбивает меня из колеи. Раззано побеждает 3:6, 7:6, 6:1.
После матча я рыдаю в подтрибунном помещении «Арены Рода Лэйвера». Тин обнимает меня, сотрясающуюся от рыданий. Я была так близка. Я жестоко разочарована поражением, но прием, который мне оказали, меня осчастливил. Больше того, позднее я даже буду считать этот матч одним из лучших эпизодов моей карьеры, потому что он показал, что люди поняли: тогда, пять лет назад, я уехала не по своей воле, и они поддержали мое желание вернуться.
В коридоре появляется Борна. Он в Австралии сопровождает Каролину как ее бойфренд и тренер. Он подходит ко мне посочувствовать.
– Мне жаль, что ты проиграла, – говорит он.
Я поднимаю на него свои красные от слез глаза.
– Сгинь, – говорю я ему. Я не хочу его видеть.
Где было твое сочувствие, когда ты ныкался от нас с Тином? Сожалей об этом. О моем матче сожалеть не надо.
Я остаюсь на турнире играть пару, и мой отец снова напоминает о себе через прессу. На следующий день на завтраке я вижу его лицо во всю первую полосу одной из газет. Австралийская пресса перепечатывает сербский материал, в котором он говорит, что хочет меня похитить, а также грозит убить австралийца в качестве мести за мое возвращение. Еще он заявляет, что хотел бы сбросить на Австралию ядерную бомбу, и обвиняет Хорватию и Ватикан в том, что они промыли мне мозги на предмет возвращения в Австралию. Даже для него это слишком, и я в таком ужасе, что не могу дышать.
Я озираюсь по сторонам посреди гостиничного завтрака. «Все смотрят на меня? – думаю. – Вот же она, эта девочка, у которой папаша спятил». Я убегаю к себе в номер, чтобы никто меня не видел. Я сгораю со стыда и бессилия. Я ничего не могу сделать – только злиться. Злиться, что он опять нагадил на мои отношения с австралийцами. Что, даже разорвав отношения с ним, я не могу отделаться от ярлыка «дочери сложного отца». Что он так крепко держится за свое амплуа сумасшедшего папаши и категорически отказывается выйти из роли.
Я отменяю тренировку и весь день провожу в постели, едва шевелясь. Потом я выпускаю заявление, в котором говорится, что «это очередная помеха на пути моего возвращения в Австралию и соревновательный теннис. Я всю свою жизнь провела оправляясь от инцидентов вроде этого».
Я начинаю сомневаться, что когда-нибудь оправлюсь.
18. Борьба, 2006–2008
Мы с Тином возвращаемся в Загреб, и уже через несколько дней меня снова пожирает тьма. Моя вновь обретенная форма и избавление от лишнего веса – все теряет смысл перед лицом депрессии, которая снова меня накрывает. О том, чтобы выйти на корт, не может быть и речи. Когда я все же заставляю себя пойти на тренировку, меня хватает только на несколько минут. Вскоре я свои ракетки даже видеть не могу. Еще через несколько дней у меня уже нет сил встать с кровати – я лежу в постели, заливая подушку слезами. Я плачу, пока у меня не кончаются слезы, а потом просто смотрю в пустоту. Я заставляю себя заснуть, чтобы хоть на несколько часов забыться. Тин пытается выманить меня из кровати и из дома, но меня не расшевелить.
В это тяжелое время он моя гора и опора, он все выносит стоически. Пока я себя не помню от боли, он ищет решения, стирает слезы у меня с лица. Он утешает меня и всегда находится рядом.
Сидя в темной комнате перед телевизором, я начинаю есть. Я ем сладости, шоколад, леденцы – все, что хоть на несколько минут приносит мне облегчение. Несколько недель спустя я уже растеряла всю форму, и от моего спортивного тела не осталось и следа. Боль от потери семьи снова вытесняет из моей головы все остальные мысли. Эта боль усиливается, когда я звоню домой поговорить с Саво. Трубку берет отец.
– Привет, пап, я хочу поговорить с Саво, – говорю я.
– Нет, – отвечает он и вешает трубку. Я перезваниваю, но он все равно не дает мне поговорить с братом.
Я понимаю: он думает, что, запрещая мне общаться с братиком, вынудит меня вернуться. Он хочет дать мне понять, что я могу играть в теннис без него, но жить без семьи – нет. Его расчет на то, чтобы сделать мне больно. И он работает. Боль от того, что я уже много лет нормально не общаюсь с братом, рвет меня на части. Мне так хочется спросить его: «Как твои дела? Как школа? С кем ты дружишь? Чем вы занимаетесь?» Я пропустила, как он вырос за последние годы.
Ко мне возвращаются суицидальные мысли. Они у меня в голове каждый день. Я думаю о том, как сделаю это. Я уже стояла на балконе и была близка к тому, чтобы спрыгнуть. Теперь я снова думаю, что проще и быстрее всего сделать это с помощью пистолета.
В эти страшные дни, полные отчаяния, меня останавливают только Тин и Саво. Я не могу так поступить с Тином, а что до Саво, то я много раз обещала себе изо всех сил о нем заботиться. Так что я думаю о них двоих и верю, что должен быть способ выкарабкаться из этого мрака. У меня есть то, для чего нужно остаться в этом мире. Есть важные дела, которые я должна сделать, – не для себя, но для них.
Несмотря на то что в этот период я не тренируюсь и вообще еле жива, у меня не возникает мысли бросить теннис. Это единственное, что я умею, и, хоть я и не хочу играть сейчас, теннис отчасти помогает мне выжить. Другое дело, что у меня даже тренера нет.
Через два-три месяца после возвращения моей депрессии Тину удается своей добротой вернуть меня на корт. Он убеждает меня в апреле сыграть несколько турниров ITF. В Загребе нет подходящей теннисной инфраструктуры, так что мы решаем вернуться в Сэддлбрук. Останавливаемся мы не в доме, который я отдала отцу, а на курорте. Там мы пытаемся по кусочкам собрать мою слетевшую с рельсов карьеру.
