В результате большинство философов Нового времени до конца XVIII столетия могли квалифицироваться как реалисты в слабом онтологическом смысле признания (в соответствии со здравым смыслом) существования реальности, «внешней» по отношению к разуму, чье существование также независимо от разума. Но они были также идеалистами в слабом эпистемологическом смысле утверждения, что мы знаем не действительность, а только наши идеи. Сильный онтологический и эпистемологический смыслы термина «реализм» состоят в том, что независимо от нашей познавательной деятельности существует реальность и что именно знание о ней мы получаем в ходе нашего познания. Следовательно, остается вопрос, можем ли мы также получать (опосредованное) знание реальности, начиная с наших идей, т. е. можем ли мы из наших идей познать, какова реальность или что она такое.
С этой второй точки зрения реалистами в эпистемологическом смысле можно называть тех философов, которые считают себя способными дать положительный ответ на этот вопрос, а идеалистами – тех, кто не видел возможности выйти за пределы мира наших идей и достичь реальности. До конца XVIII в. среди наиболее известных философов только Беркли выражал полную и радикальную идеалистическую позицию, открыто утверждавшую онтологическую зависимость вещей от наших идей: Esse est percipi («Быть значит быть воспринимаемым»). В XIX в. «трансцендентальный идеализм» Фихте, Шеллинга и особенно Гегеля дошел до крайнего вывода, что реальность и мысль онтологически тождественны в том смысле, что реальность «сводится» к мысли.
Все это – хорошо известные факты, и напоминаем о них только для того, чтобы подчеркнуть, что они являются следствиями (неприемлемого) дуалистического предположения, подчеркнутого ранее. Подчеркнем еще раз ключевое различие, разделяющее «классическую» эпистемологию от эпистемологии «модерна» (которую мы уже имели случай обсудить в одном из предшествующих разделов). Согласно классической эпистемологии (которая в разных формах развивалась от античной греческой философии до средневековой), знание состоит в том факте, что вещи предстают разуму; согласно эпистемологии модерна знание состоит в том факте, что вещи только (в лучшем случае) представляются разумом. Более того, согласно классическому взгляду предстояние вещей не понималось в каком-либо пространственном смысле и выражалось конкретным тождеством, интенциональным тождеством мысли и реальности. В восприятии, или в интеллектуальной интуиции, наши познавательные способности «отождествляют» себя с объектами, хотя и оставаясь онтологически отличными от них. Это онтологическое различение дает правильное значение «“внешнему” миру», который в противном случае означал бы «все вне моей кожи». Представление «эпистемологии модерна» с классической точки зрения есть просто «способ вещи быть представленной» нашим познавательным способностям и онтологически зависит и от той, и от тех, хотя и не создается ими. Эпистемология модерна, утратив понятие интенционального тождества, наделяет представления статусом непосредственных объектов познания, с которыми мы встречаемся в нашем разуме.
Мы, конечно, не претендуем этим кратким очерком разъяснить, как это интенциональное тождество было задумано и демонстрировалось в классической эпистемологии, и неудовлетворительное состояние такой демонстрации было, конечно, одной из исторических причин почти внезапного возникновения «эпистемологического дуализма» в философии Нового времени. Это, однако, не мешает нам признать непоследовательность этого дуализма, непоследовательность, повлекшую за собой его исторический упадок и подъем трансцендентального идеализма. И все-таки «редуктивная» концепция тождества мысли и реальности, защищаемая современным идеализмом, благоприятствовала переоткрытию классической интенциональности современной феноменологией, как и усилиям, обнаруживаемым в философии сознания (of mind) и в когнитивных науках, стремящихся понять, в чем состоит этот чудесный процесс (т. е. познание) – процесс, посредством которого некоторые существа способны «интериоризировать» внешний мир, не разрушая его с целью его «ассимилировать».
Из проведенного выше исторического обзора мы можем выделить несколько различных плоскостей, в которых можно выразить проблему реализма. В онтологической плоскости этот вопрос состоит в определении того, существуют ли на самом деле или нет некоторые объекты (entities), обозначаемые терминами нашего дискурса, или по крайней мере определить, какого рода реальностью они обладают. Вопрос, зависит ли существование чего-то от нашего знания о нем, тоже имеет онтологическую природу. В эпистемологической плоскости проблема реализма состоит в определении того, способны ли мы познавать реальность, какова она есть, и на этот вопрос можно давать различные ответы. Можно утверждать, что мы можем знать хоть кое-что о реальности, какова она есть, независимо от разума; или что реальность, онтологически независимая от нашего разума, существует, но мы не можем ничего о ней знать; или что мы можем знать реальность, какова она есть, именно потому, что она полностью или частично зависит от нашего разума. Наконец, третья плоскость, которую можно назвать семантической, состоит в соотнесении вопроса о реализме с природой референции и, таким образом, строго соотносит его также и с природой истинности. Все это общефилософские позиции; но они часто предполагаются – сознательно или нет – многими авторами, участвующими в дискуссиях о научном реализме, и определяют их подход
[277].
Мы не заинтересованы в обсуждении вопроса о реализме на общефилософском уровне, но только с точки зрения науки. Чтобы лучше оценить нынешний интерес к вопросу научного реализма, нужно иметь в виду, что этот спор очень недавний, поскольку наука в общем интерпретировалась реалистически до конца XIX столетия, и важно понимать, почему в споры о природе науки внезапно проникли антиреалистические мотивы. Поэтому будет уместен еще один исторический обзор.
5.1.3. Реализм и наука: исторический обзор
Очевидно и даже тривиально, что «классическая» наука (т. е. epistéme и то, что представлено эквивалентными понятиями в греческой и латинской традициях) понималась в полностью реалистическом смысле, отождествляясь с необходимо истинным и оправданным (justified) знанием (эти два требования показывают, что это не было формой «наивного» реализма). Но «новая (modern)» наука тоже поначалу понималась реалистически, и упадок этого реалистического подхода происходил лишь постепенно, пока Кант не начал отстаивать нереалистический подход новой науки по очень особым причинам. Взгляд Канта, однако, практически не повлиял на общее понятие науки, пока не произошел «кризис» точных наук в конце XIX в.
[278] Вкратце обоснуем эти утверждения.
