5.2. Основные проблемы научного реализма
5.2.1. Реализм и теории
В каком-то смысле странно, что мы начинаем анализировать проблему научного реализма, не представив явной и разработанной концепции научных теорий, в то время как в текущей дискуссии «вопрос реализма» обычно считается относящимся прежде всего к научным теориям (как это считаем и мы), поскольку такие авторы, как Хэкинг и Картрайт, являются антиреалистами по отношению к теориям, будучи реалистами по отношению к «сущим (entities)». Например, ван Фраассен следующим образом характеризует реализм, с одной стороны, и свою собственную антиреалистическую позицию, с другой стороны:
Наука стремится дать нам в своих теориях буквально истинную историю того, каков мир; и принятие научной теории включает убеждение в том, что она истинна. Таково корректное выражение научного реализма
[285].
Наука имеет целью давать нам теории, эмпирически адекватные; и принятие некоторой теории связано с убеждением только в том, что она эмпирически адекватна. Это формулировка антиреалистической позиции, которую я отстаиваю; я буду называть ее конструктивным эмпиризмом
[286].
В таких высказываниях истинность очевидно рассматривается как осмысленное свойство теорий, как с реалистической, так и антиреалистической точки зрения. (Разница только в том, что считающий себя реалистом убежден, что истина достигнута, тогда как антиреалисту это безразлично, не потому, что антиреалист отрицает, что теории могут быть истинными, но потому что удовлетворяется меньшим, таким, как эмпирическая адекватность.) Отсюда следует, что по крайней мере большинство, если не все аргументы ван Фраассена, разработанные в его книге в ходе спора о реализме, остаются в рамках взгляда на теории как на высказывания, который за последние десятилетия был подвергнут вполне обоснованной критике, так что они теряют значительную долю своей силы, лишившись этого молчаливого предположения, так что и сам ван Фраассен изменил свою позицию в последующих публикациях
[287].
Как мы уже предвидели (например, в последнем примечании в разд. 4.6), мы не принимаем грубой формы взгляда не теории как на высказывания и в гл. 7 представим более разработанную концепцию, из которой следует, что теории – не высказывания и не множества высказываний, в идеале могущие замещаться одной длинной конъюнкцией высказываний (типичный взгляд логического эмпиризма). Они являются выражением некоторого глобального гештальта, который, чтобы быть сформулированным, должен быть выражен в виде предложений (вот почему мы не отвергаем полностью сентенциальный подход, как это делают некоторые). Однако эти предложения не выражают гештальт просто как результат логических связей. Так что: (а) цель теорий – вовсе не рассказывать «буквально истинные истории» о мире, а давать самое верное описание некоторого (частичного) ви́дения мира со специфической точки зрения, обычно с целью объяснить – часто с указанием причинных отношений между составными частями картины – некоторые эмпирически доступные черты мира; (b) следовательно, теории не истинны и не ложны, но лишь более или менее «адекватны», или «разумны»; (с) тем не менее, некоторые предложения теории могут быть истинными или ложными, и отсюда следует, как мы объясняли в предыдущей главе, что объекты, упоминаемые в этих предложениях, существуют и имеют приписываемые им свойства (если предложение истинно) или не существуют, или не обладают этими свойствами (если это предложение ложно). Ясно, что мы можем согласиться с тем, что теории не рассказывают «буквально истинную историю» об устройстве мира, но это не обязывает нас отрицать, что некоторые предложения этих теорий могут быть истинными или ложными или что это имеет последствия для нашей оценки реального устройства мира. Другими словами, теории не обязаны быть вещами такого рода, которые истинны либо ложны, для того, чтобы мы могли признать, что описываемые ими «сущие» существуют или не существуют: говоря по-другому, теории предлагаются как гипотетические конструкты, интенционально направленные на мир (т. е. на область референтов); и если у нас есть достаточные основания принять некоторую теорию, по тем же самым достаточным основаниям мы должны признать, что их референты существуют. Например, Уилфрид Селларс очень просто выразил эту мысль без упоминания понятия истинности: «Иметь достаточные основания принять некоторую теорию – значит ipso facto [тем самым] иметь достаточные основания сказать, что сущие, постулируемые этой теорией, существуют»
[288].
Соответственно, чтобы наши соображения о научном реализме не зависели от какой-то конкретной концепции природы научных теорий, мы предпочли отложить обсуждение этого вопроса, и это имеет еще то дополнительное преимущество, что не ставит вопрос о научном реализме в зависимость от предварительного решения проблемы научной истинности. Поэтому, не предваряя здесь того, что мы собираемся представить более систематически по вопросу о природе теорий, укажем просто, используя аналогию, как теории могут «относиться» к истинности и описывать реальность, не будучи в буквальном смысле истинными.
Рассмотрим, например, карту какого-то города. Эта карта, очевидно, не предложение и не множество предложений, но и не реальная картина этого города, поскольку она воспроизводит не все детали этого города, а только его черты, соответствующие некоторой «точке зрения» (точке зрения схематического указания расположения улиц и площадей и иногда также и положения отдельных зданий, которые могут быть представлены изображениями). Все эти вещи представляются с помощью символов, и эту карту можно обогащать дополнительными символами, делая ее все более информативной. Можем ли мы сказать, что эта карта верна, или истинна? Если понимать это буквально, то вопрос бессмыслен, поскольку карта – это не предложение и не множество предложений. Поэтому то, что она не истинна, не является следствием только того, что она только «приближенная», но того, что она есть сущее того сорта, к которому «истинность» неприменима
[289]. Даже если бы у нас была фотография города с воздуха, вместо недостаточно подробной карты, она все равно была бы только схематическим представлением (она была бы двухмерной, она представляла бы город только с точки зрения некоторых оптических черт его улиц и зданий, и она снова была бы чем-то таким, что не вполне уместно называть истинным, несмотря на то что она была бы гораздо лучшим «приближением», чем карта).
