Однако мы можем придать небуквальный смысл мысли, что эта карта некоторым образом истинна. Информация, которую можно извлечь из этой карты, может быть истинной (или ложной) в зависимости от того, в какой степени ее можно перевести в предложения, научившись интерпретировать изображенные на ней символы. Если я правильно делаю из моего прочтения карты вывод, что железнодорожная станция находится на углу 7-й авеню и 25-й улицы, и это действительно так, и если все порции информации, считываемые с этой карты, таковы, мы можем сказать, что эта карта верная или точная (что является приемлемым способом выразить мысль, что она истинна, хотя все равно было бы неестественным использовать это прилагательное, говоря о карте или вообще «модели» какой угодно реальности). Однако, если в нашей карте обнаружатся какие-то мелкие неточности, мы скажем, что она менее верная, но все-таки верная и потому остается более или менее надежной. То же самое в том случае, когда мы обнаруживаем, что наша карта отчасти неполна (например, не отражает сегодняшней картины). Эта возможность допускать степени, очень естественная, когда речь идет о точности, верности и надежности, становится гораздо более сомнительной в применении к истинности (отсюда и вытекают хорошо известные трудности, связанные с понятием правдоподобности (verisimilitude), хотя при известном искусстве с ними можно справляться, как показал, например, Ниинилуото).
Хотя и элементарная, эта аналогия подсказывает нам некоторые полезные вещи. Она не только показывает нам, каким образом тип представления, который не подходит называть истинным (или ложным), может тем не менее быть «связан» с истинностью, служить задаче выражения истинности и описания реальности (каковы вещи). Этот пример показывает также, почему «теория соответствия» не обязана быть «изобразительной теорией». Карта, конечно, соответствует городу (пусть даже с ограниченной точки зрения расположения его улиц, площадей и зданий), но это далеко не поточечное соответствие городу: это некоторого рода «идеализированная» модель, в которой отражены только некоторые «существенные» черты (очевидно, что «существенные» означает здесь – те, которые закодированы конкретной точкой зрения, направлявшей построение карты). Это соответствие сводится к фактам следующего рода: если на карте указано, что, следуя в определенном направлении по улице А, мы через два квартала перейдем улицу В, то это действительно так. В указанном соответствии не предполагается ничего большего (многие черты города не отражены этим соответствием, которое поэтому не является зеркальным отражением города), но не подразумевается и ничего меньшего. Другими словами, соответствие может быть подлинным и удовлетворительным, даже если оно ограничено лишь немногими аспектами. Важно здесь то, что в этих аспектах оно действительно выполняется. Мы уже отметили, что из нашей карты можно выводить информацию благодаря принятой при ее построении символике и соответствующему декодированию символов при ее использовании. Это все равно что сказать, что карту невозможно читать, не прибегая к смыслу и ноэмам, поскольку это на их основе карта была спроектирована для отражения реальности и может поэтому открывать то, что она на самом деле представляет. Короче говоря, ничто не является представлением (репрезентацией) само по себе, но может быть представлением только в силу лежащей в основе интенциональности.
Только что рассмотренный пример, кажется, подсказывает, что вопрос о реализме действительно напрямую связан с теориями – и совпадает с проблемой онтологического значения теорий, – хотя он и может не зависеть от приписывания истинности теориям. Однако не будем связывать вопрос о реализме и с онтологическом значении теорий по той практической причине, что понятие теории не употребляется однозначно даже в области философии науки: теории образуют разнообразную фауну и широко варьируются по порядку сложности, предполагаемому охвату, степени конкретности и абстрактности и т. п. Поэтому в то время, как о некоторых очень простых и «конкретных» теориях мы можем сказать, что они предназначены для выражения чего-то очень похожего на буквально истинную историю о мире, для многих других, очень близких к абстрактным моделям, имеющим очень немного связей с эмпирическими проверками, было бы просто нелепым утверждать нечто подобное. Более того, не следует забывать, что целью многих теорий является нечто большее, чем просто описание некоторой онтологии. Отсюда вытекают различные следствия с точки зрения онтологической ангажированности разных теорий. Как мы уже обсуждали, многие теории осознанно постулируют существование абстрактных объектов (твердых тел, идеальных газов, адиабатических преобразований и т. п.), и в этом смысле они очень далеки от намерения буквально сказать, каков мир. И все-таки, если мы способны признать соответствующий статус и роль идеализации, станет ясно, что у них другая цель, а именно причинное объяснение эмпирических законов, в которых экземплифицируются их абстрактные объекты, и это полностью оправдывает их релевантность познанию «конкретного» мира; их объекты обладают некоторого рода интенциональной, или ноэматической реальностью, и в лучшем случае могут аппроксимироваться конкретными объектами, достаточно близко инстанцирующими свойства, кодируемые этим абстрактными объектами
[290]. Следовательно, хотя мы считаем, что проблема реализма имеет значительные связи с вопросом об истинности, мы не считаем, что нам нужно относить эту истинность к теориям для того, чтобы исследовать этот вопрос.
5.2.2. Цели науки
С чем же нам связать вопрос реализма, если мы не соотносим его с истинностью теорий? Мы предлагаем соотнести его с внутренней целью науки. Мы знаем, что философы расходятся не только в вопросе о том, в чем состоит цель науки, но даже о том, есть ли у нее цель. Например, Артур Клайм утверждает, что «’цель науки’ – химера, выдуманная в ответ на неуместный герменевтизм и страх иррационального»
[291]. Мы, однако, считаем, что некоторое уточнение может сделать этот вопрос достаточно ясным и менее спорным. Не будем смешивать упомянутую выше внутреннюю цель с предложениями, или интенцией, тех, кто практикует, продвигает или использует науку. Первая объективна, остальные субъективны и переменны (один может заниматься наукой для интеллектуального удовольствия, другой – ради социального престижа, третий – для заработка, и подобные соображения могут применяться к группам и институциям, продвигающим или использующим науку). Это не специфично для науки, это касается любой человеческой деятельности. Действительно, любая человеческая деятельность характеризуется прежде всего внутренней постановкой цели (даже материальные орудия часто определяются так), и о человеке говорят, что он занимается этой деятельностью, если он преследует эту цель как «непосредственную», даже когда эта деятельность выполняется ради других целей, по отношению к которым непосредственная цель только «инструментальна»
[292].
