Также и в случае науки должна существовать внутренняя и определяющая цель. Однако она не может быть определена социологическим исследованием. (Заметим, что для проведения такого исследования мы должны сначала решить – и без какой-либо убедительной причины, – кого опрашивать: профессиональных ученых, организации, продвигающие науку и/или широкую публику, у которой есть свои идеи и ожидания насчет науки.) Эта внутренняя цель должна определяться на основе концептуального анализа, который должен принимать во внимание также историю этого понятия и его эффективное применение к разным видам человеческой деятельности. Конечно, в результате такого анализа мы можем прийти к заключению, что определением цели науки является получение надежного знания (хотя сложности начинаются, когда мы пытаемся уточнить понятия надежности и самого знания).
Поскольку знание не может быть знанием ни о чем, в этом высказывании уже неявно подразумевается, что это знание надежно, если оно говорит нам, «каковы вещи» в различных областях, о которых мы намереваемся приобрести знания (например, в случае естественных наук мы можем сказать, что их цель состоит в получении знания и понимания мира в физикалистских терминах). Это (как следствие нашего предшествующего исследования) все равно что сказать, что внутренняя цель науки – найти надежные средства достижения истины. Можно сказать, что по поводу этого заключения имеется общее (хотя часто только имплицитное) согласие, но различия выходят на поверхность как раз по поводу надежности утверждаемой истины, поскольку, строго говоря, очевидно, что истина надежна «как таковая». Но можно сомневаться в критериях, на основе которых определенное предложение производится в статус веры в то, что это знание (что является типичной эпистемологической проблемой): строгие эмпирики, например, утверждают, что истинные мнения возможны только о чувственных восприятиях, или простых констатациях положения дел, тогда как для других эпистемологий истинность не сводится к простой констатации отдельных положений дел, но включает также понимание и объяснение. Эти различия, как мы увидим, имеют глубокое воздействие на вопрос о реализме вообще и о научном реализме в частности. Конечно, это не несовместимо с тем фактом, что эта внутренняя цель может сопровождаться другими предложениями, например предложениями использовать это знание для господства над природой в бэконианском смысле или лучше регулировать наши ожидания предстоящего опыта, как говорят разные формы инструментализма
[293]. После нескольких столетий, в течение которых определяющая цель науки казалась более или менее легко достижимой, мы в XX столетии оказались в ситуации, когда возникли серьезные сомнения по поводу возможности достичь несомненной истины даже в тех областях, в которых она предполагалась обитающей, – в «точных» науках. В такой ситуации естественно, что какие-то другие цели могут считаться достаточными для занятия наукой, поскольку мы уже не можем быть уверенными, что наука может достигнуть своей внутренней цели (ситуация более или менее напоминает ту, когда рыбак получает удовольствие от ловли, даже когда знает, что в этих водах шансы на успех очень малы)
[294].
Критерий эмпирической адекватности ван Фраассена, как и другие упомянутые выше критерии, кажется означающим именно это. Но здесь мы можем воспользоваться различием между определением и критерием, о котором мы вспоминали при обсуждении истинности (разд. 4.6). Мы можем признать, что внутренняя цель науки (достичь полной истинности) может служить для определения науки (установления значения термина «наука»), а эмпирическая адекватность – и другие упомянутые признаки – могут корректно служить критериями научности. Они внутренне необходимы для выполнения определяющего требования в некотором конкретном случае (на самом деле никакое эмпирически неадекватное предложение или множество предложений не могут быть истинными в эмпирическом смысле) и могут также считаться прагматическими достаточными, т. е. достаточными для рационального оправдания участия в научном исследовании.
Однако, даже после того, как мы отстаивали тезис о том, что достижение полной истинности является внутренней целью науки, мы не готовы утверждать, что это ее единственная подлинная цель, а все остальные ее цели только косвенные и должны ей подчиняться. К сожалению, достаточно обычна (и не только в философии) ситуация, когда некто, полагая, что познал некий ценный момент, не только утверждает важность этого момента, но и склонен отрицать ценность других подходов. В результате обычно он прав в том, что утверждает, но неправ в том, что отрицает. Гораздо разумнее занять, если это возможно, позицию «и …, и», чем «либо, … либо» поскольку различные точки зрения зачастую являются взаимно дополняющими, а не несовместимыми. Это общее замечание применимо и к нашей проблеме. Для многих видов человеческой деятельности и институций правильное определение их природы требует признания множественности их целей, особенно когда эти деятельности сложные. Поскольку наука, несомненно, сложная деятельность, разумно признать, что ее характеризует система взаимозависимых целей, в которой выделяется достижение полной истины. Поэтому мы и назвали этот подраздел «Цели науки». Для наших целей достаточно, чтобы достижение истинности было признано главной из этих целей
[295].
