5.2.3. Связь науки с реальностью
Во всем предшествующем обсуждении мы говорили только об истинности, тогда как вопрос о реализме, очевидно, непосредственно обращен к реальности. Только принятие любого рода теории соответствия позволяет рассматривать эти две проблемы как эквивалентные. На самом деле бо́льшая часть дискуссий о реализме, в которых ставится вопрос об истинности науки, неявно предполагают какую-то теорию истинности как соответствия, а также концепцию науки логического эмпиризма. Однако мы бы хотели вернуться к более прямому значению понятия реальности и рассмотреть вопрос о реализме на онтологически более ограниченном уровне (уровне, который, кстати, часто используется в литературе). Это значит вернуться к более первичному вопросу – «представляет ли наука реальность?», и попытаться ответить на него после необходимых уточнений.
Моментальное размышление показывает, что заданный выше вопрос разбивается на два разных вопроса, в зависимости от того, как его понимать. Первый из них: «Реальность – это то, что наука намеревается представить?»; второй: «Удается ли науке представить реальность?». Первая интерпретация по существу сводится к признанию того, что наука, безусловно, имеет некоторого рода дескриптивную интенцию, но, быть может, она описывает только свои собственные построения, а не реальность. Вторая интерпретация признает, что интенция науки состоит в описании независимой реальности, но ставит под вопрос ее способность это осуществить. Хотя возможны и другие подразделения этого вопроса, мы ограничимся этими двумя, поскольку их, по нашему мнению, достаточно, чтобы очертить основные позиции в споре реализма с антиреализмом. Согласно этому выбору, реалистическая позиция состоит в защите хотя бы одного из следующих тезисов: (а) наука пытается представить реальность, независимую от самой науки, и готова оценивать саму себя на базе своего успеха или неудачи в достижении этой целом; (b) то, что утверждает наука, есть адекватное представление реальности, «как она есть»
[296]. Любая антиреалистическая позиция отрицает по крайней мере одно из этих утверждений. О каком же вопросе на самом деле идет речь? Реалистична ли наука по своей ориентации, или если да, оправдана ли эта ее позиция? Если действителен только первый вопрос, то (b) нерелевантно, но, к сожалению, внимательное ознакомление с литературой показывает, что многие философы, пришедшие к убеждению, что наука неспособна достичь такой цели, в стремлении «спасти честь» науки стали отрицать, что наука действительно лелеет мечту представить онтологически независимую реальность.
Первое утверждение, очевидно, требует меньшего, чем второе, но мы поставили себе задачу защитить оба (в отношении как эмпирического, так и теоретического аспектов науки
[297]). Однако мы не хотим слишком упрощать первый вопрос, как это бывает, когда он понимается как конкретизированная (и тривиализованная) версия старого спора между реализмом и идеализмом, согласно которому спор идет о признании реальности, существование которой не зависит от нашего знания о ней. Действительно, как мы уже замечали, обилие (часто сбивающее с толка) реализмов и антиреализмов в значительной степени зависит от того факта, что термин «реализм» фигурировал в философском дискурсе уже задолго до того, как возник вопрос о научном реализме. Именно по этой причине мы дали в предыдущем разделе исторический обзор соответствующих различных значений, не только как демонстрацию эрудиции, но и потому, что некоторые моменты столь старой концептуализации все еще присутствуют на страницах текстов некоторых современных философов науки.
Такое переупрощение очевидно, например, в следующем высказывании Марио Бунге (который, с другой стороны, защищал реализм гораздо более убедительными аргументами в ряде других случаев): «Философский реализм сводится к тезису, что природа существует, даже если никто ее не воспринимает и не мыслит»
[298]. Вряд ли сегодня кто-нибудь захочет всерьез отрицать такой тезис. В этом отношении все реалисты, и в этом смысле реализм свелся бы к совершенно неинтересной плоскости (быть может, только Мах осмеливался, в нескольких случаях, открыто утверждать, что «не тела производят ощущения, а комплексы элементов (комплексы ощущений) производят тела»
[299]. Еще меньшее значения имела бы защита реализма, основанная на победе над идеализмом, понимаемым как защита тезиса, что «мир есть наш сон», как Поппер неоднократно представлял идеализм
[300]. Поэтому, несмотря на то что Поппер часто и очень подчеркнуто объявляет себя реалистом, его эпистемологию вряд ли можно рассматривать как реалистическую философию науки, поскольку он открыто признает, что у него нет неопровержимых аргументов против идеализма, даже в его бедном представлении о нем:
Из неопровержимости идеализма следует недоказуемость реализма, и наоборот. Обе теории недоказуемы (и следовательно синетические), а также неопровержимы: они “метафизические”.
Но между ними есть важнейшее различие. Метафизический идеализм ложен, а метафизический реализм истинен. Мы, конечно, не «знаем» этого в том смысле, в каком мы можем знать, например, что 2 + 3 = 5; иначе говоря, мы не знаем этого в смысле доказуемого знания. Мы не знаем это и в смысле проверяемого «научного знания». Но это не значит, что это наше знание необдуманно или неразумно. Напротив, никакое фактическое знание не поддерживается более многочисленными или более сильными (даже хотя и не окончательными) аргументами
[301].
Этот пассаж показывает не только, что Поппер участвует в очень общей и не очень многообещающей дискуссии по поводу спора между реализмом и идеализмом, но и что его собственные допущения не дают особых надежд на то, что, в конце концов, является подлинной проблемой научного реализма, т. е. оправдание тезиса, что наука дает знание о реальности
[302].
