5.3.1. Новый облик антиреализма
Любая философия, для которой все вопросы сводятся к анализу языка, не может не быть той или иной формой антиреализма. В этой форме антиреализм уже не средство омоложения феноменалистических позиций с более или менее кантианским привкусом. Нет, он настаивает на (реальной или предполагаемой) невозможности того, чтобы наше мышление, в том числе научное мышление, могло представить реальность, потому что из этого следовала бы возможность говорить о чем-то вне языка. Такой антиреализм сводится к предельной эксплуатации семантического тезиса, согласно которому значение терминов полностью зависит от всего контекста, в котором они произнесены или написаны (тезис, часто называемый семантическим холизмом, самым известным представителем которого является Куайн), – тезиса, который (ошибочно) считается эквивалентным утверждению, что язык «строит» свои собственные объекты (понимаемые в референциальном смысле). Первым следствием этого, как мы уже видели (напр., в разд. 4.3), был тезис о «несоизмеримости» научных теорий (хотя тезис о несоизмеримости не обязательно предполагает философию, для которой все вопросы сводятся к анализу языка, и он может даже рассматриваться как косвенная критика именно такого подхода, как мы увидим позже). Более того, этот тезис объединялся с другим – более или менее явным предположением, что «наблюдательные термины» устанавливают контакт с реальностью, в то время как остается открытым вопрос о том, можно ли сказать то же самое о «теоретических терминах». Это, очевидно, эмпирицистская концепция реализма, но надо заметить, что сочетание лингвистического подхода к науке с этой эмпирицистской концепцией реализма составляло общую парадигму, или общие рамки, философии науки логического эмпиризма и его развития в течение нескольких десятилетий. Вот почему многие дискуссии о научном реализме, неявно вписанные в эти рамки, были по существу предрешением вопроса, и хрупкость этих заранее принятых рамок вытекала из неудовлетворительности результатов проводившейся в них обильной теоретической работы. Действительно, как только исчезла возможность строго отличать наблюдательные термины от теоретических (поскольку в соответствии с семантическим холизмом все термины должны быть в какой-то степени теоретическими), становится непонятно, какая может гарантироваться надежная связь с реальностью (коль скоро эта связь обеспечивается только наблюдательными терминами). Более того, если один и тот же термин может иметь разное значение в двух разных теориях, кажется неизбежным, что гипотетическая реальность, предполагаемая этим термином, будет разной в этих двух случаях (но это является следствием смешения смысла с референцией, что мы обсуждали в разд. 4.2 и 4.3).
Это приводит к двум равно парадоксальным следствиям: либо мы признаем, что каждая теория «создает» свою собственную реальность (что исключает идею реализма как утверждения реальности, существующей в себе независимо от исследующей ее науки), либо мы признаем, что реальности могут бесконечно «умножаться» и становиться предметом разных теорий. Это второе следствие также рушит надежды реалистов, поскольку оно не только противоречит идее существования единой реальности, но и оставляет нас в невозможности знать, о какой реальности мы говорим в каждый данный момент
[306].
5.3.2. Реализм и референциальность
В рамках «лингвистической» точки зрения вопрос о научном реализме может быть сформулирован следующим образом: реалистическая точка зрения утверждает, что научный дискурс имеет фактические референты; Фреге (как мы уже видели в предшествующих разделах) в своем эссе «О смысле и референции» подчеркивал разницу между смыслом термина (который есть содержание мысли, которую «имеет в виду» этот термин) и его референтом (который есть объект, составляющий «то, о чем» смысл этого термина мыслится или выражается). Аналогичное различение, однако, не использовалось как раз теми, кто долгое время занимал наиболее видные места в разработке теорий значения, т. е. математическими логиками. В той мере, в какой речь шла об интерпретации формальных исчислений, они быстро приняли экстенционалистскую семантику, согласно которой значение термина есть в точности множество его референтов. Это отождествление смысла и референции происходило не из незнания, но поддерживалось практической необходимостью соответствовать общей «философии» логического формализма, согласно которой символы формальной системы не имеют и не должны иметь никакого смысла
[307]. (Конечно, можно спросить, что такого было в этой позиции, что она стала существенной составляющей логического эмпиризма, но мы не можем позволить себе такого исторического отступления, которого потребовал бы ответ на этот вопрос.)
Однако мы уже отметили, что экстенсиональная семантика, которая кажется семантикой, наиболее заинтересованной в получении референтов без учета абстрактного мира понятий, демонстрирует все свои слабости именно тогда, когда используется для формализации теорий эмпирической науки, т. е. теории, предназначенные говорить о мире, «внешнем» по отношению к языку, на котором они излагаются. Неудачи экстенсиональной семантики в этой области (остающиеся, несмотря на многочисленные статьи, продолжающие публиковаться в этой области в попытках как-то подправить тот или иной пункт) – явный симптом этого существенного факта: верно не только то, что смысл не может быть приравнен к референции, но и то, что и без того, и без другой нельзя обойтись и что доступ к референции руководствуется смыслом. Действительно, надо сохранять и смысл, и референцию, чтобы дискурс мог сохранить в неприкосновенности все свои характеристики. Устранив смысл, мы получим дискурс, которому «нечего сказать», устранив референцию, получим дискурс «ни о чем». Полноценный дискурс включает намерение (интенцию) сказать что-то о чем-то
[308].
