В этом месте, быть может, станет ясным, почему мы предложили отождествить (в контексте философии языка) позицию научного реализма с той, которая приписывает языку науки референты. С одной стороны, мы должны сказать, что без реализма нельзя дать языку референты, именно потому, что референт – это внеязыковой объект, к которому конкретный рассматриваемый язык «отсылает» как к чему-то отличному от себя. Следовательно, в случае научного языка, если мы не допускаем существования реальности, отличной от чисто «языковой игры», образованной этим языком, мы не можем приписать ему способность отсылать к чему-то, но только, самое большее, способность функционировать по правилам игры, внутренним для самого языка. Далее, если мы понимаем научный язык просто как языковую игру, внутренне непротиворечивую и проводимую по правилам, принятым некоторым сообществом говорящих, но без референциальных целей и возможностей, мы никогда не сможем занять по отношению к науке реалистическую позицию, поскольку мы уже приняли, что она не имеет намерений (интенций) говорить о реальности, отличной от ее собственного языка. Эти два тезиса, следующие друг из друга, следовательно, логически эквивалентны, и мы имеем основание сказать, что тезис о референциальности языка науки есть выражение тезиса научного реализма при переходе от эпистемологического уровня на уровень философии языка.
Некоторые могут быть не удовлетворены этими аргументами, полагая, что подлинный реалист не удовлетвориться просто утверждением, что язык науки «отсылает к чему-то отличному от себя самого». Он может потребовать, чтобы это «что-то» было реальностью, а не, например, чистой иллюзией, всего лишь интеллектуальной конструкцией или даже приватным миром собственных чувственных восприятий. Это возражение не лишено веса, особенно потому, что оно приглашает нас уточнить, что мы можем, а чего не можем надеяться установить по поводу научного реализма, оставаясь в пределах философии языка. Ясно, что в рамках этой философии вряд ли можно много чего сказать о том «роде реальности», к которому принадлежат референты, и это по той основательной причине, что это не языковая проблема. Поэтому нам нетрудно признать, что вопрос о научном реализме не вполне разрешим в рамках философии языка. Тем не менее, обоснование референциальности языка науки является необходимым условием установления тезиса реализма (поскольку оно дает большое число существенных ингредиентов для этого обоснования, и этим оправдывается то внимание, которое мы теперь ему уделим
[309]. Мы можем также добавить, что (последнее по порядку, но не по важности) общее отношение, постепенно выработанное современным обществом к науке, состоит именно в том, что это – надежный и заслуживающий доверия (быть может, самый надежный и заслуживающий доверия) инструмент, созданный человечеством для познания и понимания реальности и оперирования с ней. Поэтому бесспорно, что (а) наука имеет референциальную интенцию; но это не то же самое, что утверждать, (b) что она успешно строит референциальный дискурс; и, наконец, это не то же самое, что прояснить, (с) какой тип референции может иметь научный дискурс. Этого, конечно, все еще недостаточно для познания и понимания, поскольку остается еще выяснить, «насколько хорош» этот дискурс по отношению к независимой реальности, и мы скоро займемся этим дополнительным вопросом.
5.3.3. Симптомы референциальности
Трудно отрицать, что язык науки намерен (имеет интенцией) быть референциальным. Достаточно вспомнить позицию большинства практикующих ученых, называемую «спонтанным реализмом». На этой основе они намереваются (имеют интенцию), во-первых, посвятить себя описанию и пониманию некоторого раздела реальности (а не просто созданию чисто интеллектуальных конструкций или совершенствованию неких сложных интеллектуальных игр); во-вторых, они сами верят, что занимаются чем-то в этом роде; наконец, очень многие из них верят, что наука может преуспеть в этом предприятии (другие могут быть более скептичными и занимать промежуточные позиции). Конечно, то, что ученые говорят, думают и полагают, само по себе недостаточно для определения того, что такое на самом деле наука, но это нельзя и считать нерелевантным
[310].
Теперь мы хотели бы кратко коснуться второго пункта, ограничившись элементарным, но фундаментальным замечанием: одним из самых характерных и бесспорных признаков эмпирических наук является то, что некоторые утверждения не могут быть приняты как истинные, даже хотя они имеют значение. Это относится в первую очередь к тем утверждениям, которые отвергаются эмпирическими данными. Поскольку мы имеем дело с утверждениями, наделенными значением, мы не можем сказать, что они отвергаются потому, что не соблюдают правил языковой игры той конкретной науки, к которой они относятся, но потому, что есть какое-то неязыковое условие, которое препятствует их принятию.
На это можно возразить, что и в данном случае присутствует парадигма языковой игры, поскольку правило, общее для всех языковых игр, характерных для экспериментальных наук, состоит именно в том, что все предложения, описывающие непосредственные результаты эксперимента, могут или даже должны приниматься, а предложения, несовместимые с предложениями, описывающими такие результаты, должны отвергаться. Хотя оно таким и не кажется, это возражение очень слабое, поскольку оно игнорирует тот факт, что правило такого рода опирается на неязыковое условие, такое, как учет операций и наблюдений конкретной природы, относящихся к сфере «делать что-то», а не к сфере «говорить что-то».
В случае правила принятия предложений, описывающих экспериментальные результаты, и отвержения предложений, им противоречащих, было бы не только наивно, но и прямо ошибочно игнорировать то, что это правило было введено в науку потому, что экспериментальным результатам всегда предназначалась роль непосредственного взгляда на «реальность», которой занимается наука. Если мы хотим описать ситуацию, какова она есть, мы, следовательно, должны сказать: если существует некая реальность, наделенная собственной структурой, ясно, что невозможно сказать о ней «все, что угодно», потому что в этом случае некоторые пропозиции, говорящие о ней, окажутся ложными, поскольку будут указывать на то, чем она не является. Поэтому тот факт, что в экспериментальных науках некоторые пропозиции могут быть запрещены – поскольку некоторые условия референциальности (экспериментальные результаты) им противоречат, – уже является важным симптомом того, что пропозиции говорят о реальности.
