Закончим. Верно, что смысл термина всегда зависит от концептуального контекста, в котором он используется, если только эта зависимость понимается в подлинно семантическом смысле, а не как алгоритмическая. Это потому, что не все термины (в эмпирическом контексте) логически взаимосвязаны в смысле взаимоопределения. Поэтому в некоторых случаях термины, которые можно назвать «свободными», могут появляться в других контекстах, оставаясь свободными. Там они могут, благодаря своей свободе, руководить поиском общих референтов дискурса, в котором они участвуют. Например, термин «световой луч» входит в двух разных смыслах в волновую и в корпускулярную теории света. Но при этом он сохраняет определенную независимость от этих контекстов, и ученые, принадлежащие к соперничающим школам, могут использовать световые лучи для общих экспериментов с отражением, преломлением, диффракцией и т. д. В результате можно принять «контекстуалистский» подход к значению, не доходя до крайних выводов, к которым пришел этот подход по причинам, несущественным для его внутренней последовательности. В конечном счете это вопрос о том, что не следует терять той степени общего здравого смысла, которая позволяет нам понимать, что тождество «того, о чем мы говорим», не требует тождества «того, что об этом говорится», а только лишь совместимости различных предикаций
[317].
5.4. Онтология научного реализма
Во имя ясности мы открыто привлекаем внимание читателя к двойному значению термина «научный объект» в нашей работе. Первоначально он имел значение чего-то «вырезанного» из вещей в соответствии с некоторой точкой зрения (и, следовательно, имел неявный онтологико-референциальный смысл). После признания «функциональной» и «релятивизированной» природы понятия вещи (разд. 4.1.6) и анализа понятий интенсионала и экстенсионала были определены понятия «абстрактного объекта» – кодирующего некоторые свойства – и «конкретного объекта» – экземплифицирующего некоторые свойства (разд. 4.1.2). Мы признали тогда, что всякая наука по необходимости изучает абстрактные объекты, но с интенцией познать экстраментальную реальность, к которой она «отсылает» (“refers”) и в которой намеревается найти «конкретные объекты», являющиеся «референтами», экземплифицирующими ее абстрактные объекты (разд. 4.2). Таким образом, научный объект в первом первичном смысле есть абстрактный объект, но мы имеем право вернуться к нашему начальному, более интуитивному смыслу, сказав, что вещь «становится научным объектом», когда она становится референтом некоторой науки. В результате вопрос о реальности научных объектов распадается на два подвопроса: реальны ли они просто как абстрактные объекты (как ноэмы) или же они также реальные как референты? Это рассматривалось в разд. 4.6, где оказалось, что мы можем избежать этого расщепления приписывания реальности, сказав вместо этого (более строго), что научный объект «реален как референт», что он «экземплифицируется референтами». Тем не менее, мы легко признаем, что такое упрощение возможно, только если мы принимаем наш анализ в терминах кодирования и экземплификации; и, чтобы избежать этого предварительного условия, мы продолжим наш дискурс, приняв обычный способ выражения, согласно которому вопрос о реализме касается объектов, понимаемых как экстраментальные (или экстраязыковые) референты научных понятий, или предложений, или теорий. Это разъяснение, кстати, служит оправданием довольно подробных семиотических обсуждений, предпринятых нами в предыдущих разделах, а также (кажущихся избыточными) ссылок на те анализы, которые мы можем провести в дальнейшем.
Мы уже аргументировали тезис, что реализм является предварительным условием для референции, в том отношении, что референция – будучи по природе внеязыковой – уже имеет характеристики, приписываемые «реальности» в контексте философии языка (хотя и в смысле, по-разному понимаемом разными авторами). Мы, однако, отметили также, что не можем только на основе философии языка претендовать на определение того, какой тип внеязыковой реальности имеют объекты референции, т. е. референты. Прежде, чем продолжить, мы хотим еще раз подчеркнуть, что мы обязаны признать, что нечто реально, если уже допустили, что оно отлично от ничего. Ясно, что с этой точки зрения даже сон, математическое вычисление или нечто воображаемое должны считаться реальными, поскольку, несмотря на их отличие от того, что мы называем конкретной и материальной реальностью, такие «сущие» отличны и от ничего, что очевидно из того факта, что мы можем их описать, и более того – описать как истинные или ложные (я могу утверждать, что мне снилась белая лошадь, в то время как на самом деле мне снился черный кот). Поэтому мы будем говорить, что эти различные типы вещей различаются не фактом существования, а способом существования. (Дом существует физически таким образом, что может восприниматься чувствами и операционально использоваться как жилье, в то время как его образ существует как ментальное сущее на разных уровнях и в соответствии с различными модальностями.) Поэтому было бы произвольным утверждать, что только вещи, принадлежащие к единственному и хорошо определенному виду реальности (т. е. к физической реальности), реальны. Понятие реальности – как мы уже подчеркивали в разд. 4.2 – не «однозначное», но «аналоговое» понятие, что уже подчеркивалось Аристотелем. Поэтому мы хотим открыто повторить, что для нас реальность (reality), существование (existence) и бытие (being) эквивалентны, поскольку мы говорим, что нечто реально, если и только если оно отлично от ничего, а само ничто есть просто противоположность бытию, которое в свою очередь понимается как простой факт существования. Мы знаем, что эти понятия в онтологии характеризовались и взаимно соотносились по-разному, но наш выбор упрощает ряд вопросов, как он уже делал это в предшествующих разделах этой работы и будет продолжать в дальнейшем.
