Во всех этих случаях будет совершенно законно говорить о научном прогрессе даже в кумулятивном смысле, имея в виду, что либо мы больше и лучше знаем о тех же самых референтах, либо знаем больше, поскольку открыты новые референты. В этом прогрессе участвуют в очерченном выше смысле и истинность, и ошибки, и этим оправдывается общее убеждение, которое является также и убеждением научного сообщества, согласно которому человеческое познание хотя и способно ошибаться, тем не менее двигается в направлении открытия того, что истинно, в той мере, в какой добивается все большего успеха в описании и понимании структуры реальности.
5.5. Аргументы в пользу антиреализма
Охарактеризовав ту форму реализма, которую мы отстаиваем, мы теперь собираемся очертить некоторые из главных аргументов антиреализма и оценить их с нашей точки зрения. Прежде чем начать, заметим, что во многих случаях антиреализм кажется не столько рационально обоснованной, сколько эмоциональной позицией, напоминающей то аллергическое отталкивание, которое многие философы проявляли по отношению к метафизике во времена логического эмпиризма (а может быть, даже и сегодня). По этому последнему поводу Тарский однажды заметил: «Создается впечатление, что термин «метафизический» потерял всякое эмпирическое значение и используется просто как профессиональная философская инвектива»
[324]. Если учесть усилия некоторых современных философов не быть зачисленными в реалисты, несмотря на объективное содержание их доктрин, можно прийти примерно к такому же заключению применительно к термину «реализм»
[325]. Надо признать, однако, что иногда реалисты тоже проявляют такую же эмоциональную установку
[326].
Эти формы антиреализма, эффективность которых в основном опирается на неправильные представления о реализме, также склоняются в этом направлении и таким образом добиваются победы над соломенным чучелом
[327]. Это не обязательно делается преднамеренно и может быть следствием того, что реалистические позиции часто формулируются несколько туманно. Средством от этого является, однако, не попытка построить предположительно ясную и недвусмысленную формулировку реализма, которая оказывается излишне преувеличенной, а затем атаковать ее (как иногда делалось). Вместо этого следует критически рассмотреть те явные формулировки, которые фактически предлагались некоторыми реалистами (и которые, конечно, можно найти). Вот, в общем виде, честный путь рационального обсуждения тезиса Т: если кто-то хочет отстаивать Т, то обычно хорошей стратегией будет постараться оправдать тезис Тсил, более сильный, чем Т, из которого должен следовать Т, тогда как если вы хотите опровергнуть Т, правильной стратегией будет опровергнуть более слабый тезис Тсл, из чего будет a fortiory следовать опровержение Т. К сожалению, в дискуссиях о реализме часто выбирают недобросовестную (и неэффективную) обратную стратегию.
Среди формулировок реализма, которые мы можем характеризовать как ложные (и потому как не являющиеся серьезными целями для антереалистической критики), образцовой можно считать ту, которая оказывается некоторой формой эпистемологического дуализма. Согласно этой ложной формулировке, реалист ставит науке задачу исследовать «мир, который там», онтологически и эпистемологически независимый от нас, утверждая, что наука способна описать этот мир множеством истинных предложений. Ясно, что при такой картине реализм втягивается в непреодолимые затруднения, включающие проблему сравнения того, что мы знаем, с истиной, или проблему обеспечения «доступа» к внешнему миру, или проблему «взаимности» нашего вмешательства в мир и внутренних черт мира
[328]. Как уже подчеркивалось, все это способы неявно и необоснованно принять тезис о том, что мы знаем наши представления (в данном случае это «научные образы») мира, а не сам мир через наши представления. Если мы не падем жертвами этой фантазии, мы сможем понять, что наши способы наблюдения мира и даже оперирования с ним – это как раз наши способы получить доступ к нему и открыть некоторые из его черт при данных условиях, в то же время осознавая, что они не могут быть чертами мира, когнитивно независимого от нашего познания, именно потому, что они – то, что мы хотим знать о мире.
