Довольно часто стратегии споров между реалистами и антиреалистами следуют по пути возлагания бремени доказательств на противную сторону. Хоть и вполне обычная в истории философии, эта стратегия на самом деле не является решающей, поскольку даже успешная критика одной из противоположных позиций только в особых случаях (т. е. в случае прямого отрицания) дает решающие аргументы в пользу другой. Вот почему мы будем по существу заинтересованы сперва в анализе аргументов за антиреализм, и только потом рассмотрим некоторые аргументы, выдвигаемые против реализма.
5.5.1. Аргумент радикального эмпиризма
У антиреализма очень мало «позитивных» аргументов (т. е. таких, которые не сводятся к перекладыванию бремени доказательств), но это не удивительно. На это обречена любая «анти»-позиция, поскольку то, что она стоит против чего-то, не означает, что она за какую-то позитивную альтернативу. Самый обычный способ представления позитивной характеристики антиреализма (т. е. описания того, что такое научные высказывания, понятия, теории с точки зрения антиреализма), по-видимому, сводится к ошибочной картине, рисуемой эпистемологическим дуализмом. Научные высказывания, понятия и теории суть наши представления, или репрезентации, и мы на самом деле знаем только эти наши представления. В силу ошибочности эпистемологического дуализма, это поистине слабый аргумент (и даже не аргумент, а просто предрассудок). Поэтому нам надо поискать менее радикальные формы антиреализма, т. е. формы, допускающие по крайней мере частичную способность науки описать реальный мир.
Собственно говоря, это сейчас и имеет место. Большинство антиреалистических позиций сводится к отрицанию онтологической референции теоретических понятий, или конструктов, науки, в то же время признавая бесспорной такую референцию для наблюдательных понятий. Почему? Нетрудно увидеть в этом радикализацию эмпирицистской позиции, т. е. переход от легко признаваемого тезиса, (а) что всякая претензия на существование в мире должна быть явно связана с чувственным опытом, не только к уже более спорному тезису, (b) что такие претензии должны в конечном счете опираться на чувственный опыт, но и к еще более крайнему тезису, (с) что существование всякого сущего должно непосредственно подтверждаться чувственным опытом
[329].
Такую позицию открыто защищает, например, ван Фраассен
[330]. Ее достоинство в открытости и ясности; однако она вряд ли убедительна, не только потому что имеет неудобство, например, исключать из области реальности такие ненаблюдаемые сущие, как динозавры, так же как и множество «знакомых» микроскопических объектов (таких как бактерии, вирусы и макромолекулы), которые мы действительно «наблюдаем» с помощью инструментов, но и в особенности по принципиальной причине, а именно потому, что она ставит онтологию в зависимость от эпистемологического критерия без каких-либо аргументов в поддержку этого тезиса. Другими словами, признать, что все непосредственно наблюдаемое реально, – просто (хотя к этому утверждению надо было бы добавить много уточнений), но непонятно, почему все реальное должно быть также и наблюдаемым. Например, некоторые люди лишены зрения и потому не могут видеть, скажем, звезд, тогда как мы знаем, с другой стороны, что звезды существуют. Это указывает на то, что их существование не зависит от их видимости. На самом деле не поможет, если мы скажем, что они видимы большинству нас, поскольку тот факт, что они могут существовать, даже если они не видимы для кого-то, уже указывает, что существование и видимость – разные вещи.
Это замечание можно обобщить. Ставить существование научных объектов в зависимость от особых эпистемологических черт (или предрассудков) – произвольно. На самом деле многие сомнения в существовании описанных наукой сущих основаны на трудности «визуализировать» их или свести их черты, свойства, поведение к знакомым картинам. Такая позиция произвольна, и мы уже выдвигали аргументы против требования «визуализации» как признака научной объективности
[331]. Мы могли бы пойти еще дальше и сказать, что неспособность найти убедительную онтологическую модель доказывает не антиреализм, а только то, что мы все еще не можем включить во вполне удовлетворительную общую рамку все реальности, признавать которые у нас есть основания
[332].
Наше последнее замечание дает ответ на возражение, которое радикальный эмпирист мог бы выдвинуть против наших наблюдений: какой критерий реальности можем мы принять помимо прямых невооруженных чувственных наблюдений? Наш ответ (в дополнение к защите непрямых, или инструментальных, наблюдений, которые в данный момент мы оставим в стороне) – существование рациональных аргументов, гарантирующих истинность. Этот ответ нельзя считать неожиданным после того, что мы говорили в предыдущей главе, но здесь мы хотели бы указать, что для тех сущих, которые не являются непосредственно наблюдаемыми, а определяются только с помощью теоретических конструктов, единственным обоснованием их существования служит истинность описывающих их предложений, и это возвращает нас к «истинности» (в уже объясненном небуквальном смысле) теорий, в которых они постулируются. Этим объясняется, почему радикально-эмпирицистский антиреализм должен отрицать и возможность теорий быть истинными, как это и делает, например, ван Фраассен.
