Мы не хотим обсуждать основательность этого различения между принятием теории и верой в нее. Согласно ван Фраассену, из веры следует признание истинности, в отличие от принятия: мы принимаем теорию, поскольку верим, что она эмпирически адекватна, но не верим в истинность ее теоретических частей, просто довольствуясь другими ее «достоинствами», такими как ее объяснительная сила и ее способность увеличивать наш контроль над реальностью, хотя эти свойства не влекут за собой истинность. Это различение, быть может, можно выразить, говоря, что, приняв теорию, мы берем на себя ее использование и работу с ней, как если бы она было истинной, но остаемся агностиками, коль скоро речь идет о том, действительно ли она истинна. Причина, по которой мы не обсуждаем значение этого различения, состоит в том, что мы не видим здравых оснований исключать приписывание истинности теоретическим положениям науки. На самом деле ван Фраассен пытается указать такое основание, замечая, что «мы можем получить свидетельства в пользу истинности теории только через поддержку данными ее эмпирической адекватности», так что никакая гарантия для веры в истинность теории не может быть надежнее, чем простое подтверждение веры, предоставляемое свидетельствами в пользу ее эмпирической адекватности. Следовательно, всякая дополнительная вера излишня»
[336]. Этот аргумент более элегантен, нежели убедителен. Его элегантность состоит в защите принципа экономии (зачем нам принимать на веру больше, чем это строго необходимо), но сомнительно, что он всегда мудр. Например, если у нас есть основания верить в истинность некоторого множества предложений (гипотез) и мы можем логически вывести из них другие предложения (теоремы), ясно, с одной стороны, что основания для веры в теоремы не могут быть надежней, чем основания верить в гипотезы, но, с другой стороны, никто не будет отрицать, что мы не только имеем право, но и обязаны верить и в истинность теорем, если мы не отвергаем логику
[337]. Мораль этой истории состоит в том, что могут существовать основания и для отрицания истинности и оправданности теоретических предложений, а не только для их признания, и эти основания не обеспечиваются рассмотренными нами антиреалистическими аргументами. Более того, у этих аргументов есть еще тот серьезный недостаток, что они оставляют без ответа вопрос о том, каков семантический статус теоретических предложений, а это, конечно, нельзя считать мелким недостатком философии науки. Попытка обойти этот вопрос, сказав, что мы делаем, «принимая» такие предложения, не устраняет этого затруднения, как мы видели.
5.5.3. Объяснение и истинность
Аналогичные замечания сохраняют силу и при рассмотрении других требований, обычно предъявляемых к теориям, которые с антиреалистических позиций, таких как у ван Фраассена, считаются просто «достоинствами», из которых не следуют ни вера, ни истинность. Мы рассмотрим только один пример – объяснительную эффективность, – но, однако, очень значительный, поскольку (согласно большинству представлений в философии науки) специфической задачей теорий является объяснение явлений. Отделение объяснительной эффективности от истинности объяснительных гипотез характерно не только для ван Фраассена, хотя он и подробно обсуждает эту проблему
[338]. Аргументы, обосновывающие это отделение, детально разработаны, но у них есть одна общая черта. Они показывают, что нам не нужно большего, чем эмпирическая адекватность, когда мы принимаем или предпочитаем объяснение, понимаемое стандартным образом, в силу которого теория позволяет логически корректный вывод объясняемого из гипотез, составляющих теорию.
Все это может быть верно, но – мы хотим заметить – не схватывает подлинного значения «объяснения». Мы не хотим ссылаться здесь на несколько критических рассмотрений, пытавшихся показать, что правильный логический вывод – слишком слабое требование, поскольку объяснение должно включать, например, онтологически более прочные черты, такие как причинные связи
[339]. Мы просто хотели бы задать простой, но прямой вопрос: готовы ли мы честно принять как объяснение некоторого факта гипотезу, ложность которой мы знаем, но которая случайно оказывается такой, что из нее можно логически вывести этот факт? Похоже, что никто честно не ответит «да». Другими словами, в понятие объяснения, так сказать, вписано – с тех времен, когда оно впервые было выражено в греческой философии через понятие «указать основание» (lógon didónai), – что объяснение нуждается и в логической правильности, и в истинности посылок. Если бы нам сказали: «Эта гипотеза ложна, но она объясняет ваши факты», мы просто подумали бы, что над нами смеются и не дают нам никакого объяснения. Следовательно, принять объяснение – значит поверить, что использованные в нем гипотезы истинны, даже хотя мы можем не быть уверены, что они истинные, или – если мы предпочитаем такую формулировку – даже если мы не знаем (а только предполагаем и верим), что они истинны
[340].
