Кроме того, в философии науки, не менее чем в повседневной жизни, может случиться, что, экономя в одной области, мы окажемся мотами в других. Похоже, что так и обстоит дело с подходом ван Фраассена. В конце концов, позволив нам верить наблюдательным высказываниям и объявлять их истинными, при этом прося нас воздерживаться от веры теориям, удовлетворяясь всего лишь «принятием» их, он экономит нечто (т. е. признание истинности теоретических предложений и существование ненаблюдаемых объектов). Однако он вынужден дублировать методологию науки, позволяя всему обычному механизму объяснения, подтверждения и прочих «достоинств» работать на пользу веры, истинности и онтологической ангажированности, когда дело идет о наблюдаемых явлениях и объектах, но допускает только принятие, простую эмпирическую адекватность (не истинность) и онтологический агностицизм, когда эта случайная граница оказывается перейденной. Чем оправдывается такая «инфляционистская» политика? Очевидно, что для нее нет никакой причины, кроме догмы радикального эмпиризма, уже обсужденной в начале разд. 5.5.1
[345].
Мы можем завершить эти рассуждения общим замечанием: бритва Оккама (entia non sunt multiplicanda praeter necessitatem
[346]), конечно, мудрый интеллектуальный принцип, но он также допускает не менее мудрый «аналог» (entia non sunt diminuenda praeter necessitatem
[347]). Сочетание этих двух принципов говорит, что нам нужны основательные причины как для введения, так и для отрицания сущих, свойств и т. п. Антиреалистические аргументы, в конце концов, не слишком основательны ни с той, ни с другой точки зрения. Они, как кажется, исключают «без необходимости» вполне разумные черты научного исследования; они вводят без основания неправдоподобные излишества; и, наконец, они оставляют без ответа некоторые важные вопросы (например, каков семантический статус теоретических понятий и предложений). А теперь мы рассмотрим, лишены ли этих недостатков некоторые аргументы в пользу реализма.
5.6. Реализм и успех науки
Существует аргумент в пользу реализма, часто используемый, когда против него выдвигаются сомнения по поводу способности науки описывать мир как он есть: как могла бы наука быть столь успешной, и в предсказаниях, и в практических применениях, если бы она не описывала и не объясняла мир правильно? Возможно, именно потому, что этот аргумент так прост и так широко распространен в повседневном дискурсе, философы обычно обращали на него мало внимания, ища более сложные и «критические» подходы. (Однако есть и исключения: например, такого рода соображения использовали против крайнего конвенционализма в начале XX в. такие ученые, как Пуанкаре.) В более недавнее время к этому аргументу вернулись с особым упором, что свидетельствует о том, что дискуссия по поводу научного реализма стала выходить из ограниченной области философии языка (поскольку успех науки, конечно же, не такая вещь, которую достаточно обсуждать в рамках лингвистики). Самой популярной формулировкой этого аргумента можно считать тезис Патнема, что только реализм позволяет нам рационально объяснить успех науки, в том смысле, что без реализма такой успех надо было бы считать чудом:
Позитивный аргумент в пользу реализма состоит в том, что это единственная философия, не делающая успех науки чудом. То, что термины зрелых научных теорий в типических случаях имеют референцию (refer) (эта формулировка принадлежит Ришару), что теории, принятые в зрелой науке, в типическом случае приблизительно верны, что тот же самый термин может отсылать к той же самой вещи, даже когда он встречается в разных теориях – эти высказывания рассматриваются научным реалистом не как необходимые истины, а как часть единственного научного объяснения успеха науки, а следовательно как часть любого адекватного научного объяснения науки и ее отношения к ее объектам
[348].
Так много различных тезисов втиснуто в этот пассаж, что неудивительно, что ему были брошены вызовы с разных сторон. (Что означает «успех науки»; когда теория становится зрелой; что такое приблизительная верность; необходимо ли для реализма постоянство референтов; является ли сам реализм научной гипотезой и т. д.) Это хороший пример того, как даже элементарные проблемы могут стать очень сложными, попав в руки философов. Однако мы не намерены прослеживать детали этих дискуссий, а ограничимся несколькими замечаниями касательно некоторых более деликатных моментов.
5.6.1. В чем состоит успех науки?
Первая проблема связана с тем, какое значение следует придавать выражению «успех науки». Некоторые авторы считают, что этот успех состоит более или менее в научном прогрессе, и потому заинтересованы в защите тезиса, что действительно существует прогресс в попперовском смысле (согласно которому теория Т0 сменяет теорию Т потому, что Т0 может дедуктивно объяснить то, что могла объяснить Т, а также и явления, несовместимые с Т и не объяснимые с помощью Т), от, например, критики, исходящей от тезиса о «несоизмеримости»
[349]. Заметим, однако, что и при дедуктивистском подходе не обязательно считать, что успех науки состоит в прогрессе кумулятивного сорта
[350]. Действительно, успех научных предсказаний уже есть факт, внушительный сам по себе независимо от всякого рода накоплений. Поэтому настоящий вопрос состоит в том, может ли этот прогресс быть объяснен дедуктивистски. Поскольку предсказание систематично, когда оно является результатом вывода из допущений существования некоторых (ненаблюдаемых) сущих, его успех нельзя приписать случаю, но (если только это не рационально необъяснимое чудо) он должен зависеть от истинности этих допущений, так что мы возвращаемся к проблеме того, как эту истинность можно установить.
