После предложенных здесь уточнений можно в более благоприятном свете рассмотреть понятие «приближения к истине», используемое некоторыми реалистами, но страдающее от неясностей. Лаудан прав, когда заявляет: «К сожалению, очень немногие из известных мне авторов определяли, что значит, что высказывание или теория “приближенно истинны”»
[356]. Но путаница уже возникает, когда он говорит безразлично об истинности высказывания и истинности теории. Не предвосхищая того, что мы представим позже, скажем, что высказывание может быть истинным (или ложным), но тогда оно просто истинно или ложно, и неуместно говорить, что оно «приближенно истинно». (В данный момент, однако, мы не хотим вступать в обсуждение «степеней точности», характерных для разного рода референциальных процедур, чем мы займемся позже.) С другой стороны, теория, строго говоря, не истинна и не ложна, и потому о ней можно сказать, в некотором небуквальном смысле, что она приближенно истинна. Это, как мы уже объясняли, лучше было бы выразить, сказав, что теория может быть более или менее точной, в том смысле, что содержащаяся в ней информация порождает ряд истинных предложений в большинстве релевантных случаев, порождая ложные высказывания только в ограниченном количестве более или менее пограничных случаев. В результате последовательные теории могут представлять возрастание «точности», и это можно рассматривать (в небуквальном смысле) как прогресс в достижении возрастающих «степеней истинности», как, например, утверждает Леплин
[357].
Этот подход имеет еще то преимущество, что делает фаллибилизм более интересным с точки зрения приобретения знания в науке. Более обычный попперианский взгляд состоит в том, что устранение ошибок уже составляет приближение к истине, что в некотором смысле верно, но только если то, чем мы заменяем ошибку, не есть еще худшая ошибка. Но попперианская теория правдоподобности (verisimilitude), помимо многих других ее слабых пунктов, не учитывает этой проблемы. Однако согласно взгляду, отстаиваемому в этой работе, понятие точности позволяет нам представить другую картину изменения теорий, в которой возможны степени и улучшения. В частности, открытие новых точек зрения (новых объектификаций), технологическая доступность более тонких критериев референциальности и т. д. очевидно являются частью этого лучшего приближения, что вполне совместимо с возможностью (а фактически с постоянным возникновением) ошибок
[358].
Последний вопрос, который можно здесь обсудить (скрытый в цитате из Патнема, приведенной в начале этого раздела), касается того, может ли сам научный реализм иметь статус научной гипотезы
[359]. Этой теме было посвящено несколько дискуссий, поскольку этот тезис, как кажется, включает круг или страдает от затруднений, связанных с абдукцией и т. п. Мы не хотим вступать здесь в эту дискуссию и удовлетворимся тем, что дадим ссылку на анализ Бойда, который мы считаем удовлетворительным, на основе которого можно показать, что «все, что утверждается, – это что инструментальная надежность методологии зрелой науки зависит от развития теоретической традиции, воплощающей приближенное знание ненаблюдаемых, так же как и наблюдаемых явлений»
[360]. Это замечание представляет собой (по существу эмпирицистскую) интерпретацию успеха науки, рассматриваемого как эмпирически проверяемый факт, так что мы имеем основание интерпретировать научную методологию таким образом, который поддерживает реалистический взгляд (в данном случае – онтологическую нацеленность теоретических конструктов).
5.6.2. Особая связь технологии с проблемой научного реализма
Согласно концепции, представленной в этой работе, наука дает объективное знание благодаря тому, что определяет свои объекты и достигает интерсубъективного согласия с помощью операциональных процедур, состоящих в умелом использовании специализированных инструментов. В дополнение, эти операциональные процедуры дают науке ее референциальный смысл и оправдывают ее претензии на предоставление знания о реальности. Упоминание операций, инструментов, конкретных процедур и проверяемых результатов приводит на ум некоторые существенные черты технологии и ведет к предположению, что есть по крайней мере глубинное родство между наукой и технологией
[361]. Поэтому можно задуматься над тем, почему в этой связи по поводу технологии до сих пор было сделано лишь очень немного и очень кратких намеков. Причина этого в том, что упомянутое родство, конечно, существует (и мы сейчас это увидим), но его не надо преувеличивать вплоть до отождествления. Если допустить это, в различных областях неизбежно возникнет серьезная путаница. К сожалению, такое сбивающее с толку отождествление уже широко распространилось. Для широкой публики наука и технология обычно предстают как одно и то же. Например, если спросить нормально образованного человека, каковы были самые выдающиеся достижения науки в прошлом веке, вам скорее всего назовут такие вещи, как радио, телевидение, атомная энергия, посадка человека на Луну и пересадка органов, но маловероятно, что в этот список войдут теория относительности, квантовая механика или открытие структуры и функций ДНК. Это показывает, что технологические реализации воспринимаются как великие научные достижения в гораздо большей степени, чем достижения, заслуживающие называться вехами продвижения собственно науки. Однако дело тут не только в нерассуждающем подходе широкой публики. Его разделяют и очень образованные люди, и некоторые философы уже отстаивали это отождествление (для которого был даже придуман неологизм «технонаука»).
Именно потому, что мы убеждены в том, что указанное отождествление способно только запутать нас и сбить с толку, мы тщательно избегали упоминаний о технике и технологии в ходе обсуждения, связанного с многими деликатными и сложными вопросами касательно когнитивных целей науки, преждевременное упоминание технологии в котором могло бы только повредить ясности анализа. Как мы подчеркивали в нескольких случаях, различение не должно обязательно вести к разделению. Но различения необходимы, когда мы хотим понять сложную реальность. В данном случае различение науки и технологии вытекает из рассмотрения их определяющих целей (в смысле, уже рассмотренном в разд. 5.2.2). Специфической целью науки является приобретение знаний, специфической целью технологии является производство эффективных орудий для достижения широкого спектра конкретных практических целей. Из этого различения не следует разделение по следующей причине: с одной стороны, чтобы достичь своей цели, наука требует использования различных орудий (а современная наука – весьма изощренных орудий); с другой стороны, используя прогресс научного знания, технология может осуществлять производство все более и более эффективных орудий. Это взаимодействие определяет такую густую сеть петель обратной связи, что можно сказать, что современные наука и технология «консубстанциональны», хоть и не тождественны
[362].
