Нечто вроде углубления этого понимания полезно ввиду определенных последствий, которые мы можем вывести из него по вопросу о научном реализме
[363]. Мы начнем наш анализ с различения значений двух терминов, которые часто считают синонимами: «техника» и «технология». Первое используется для обозначения конкретного «искусства делания», характеризующего выполнение некоторой деятельности (например, живописная техника, техника изготовления материй, техника ходьбы, бега или спуска на лыжах и т. д.), но мы можем также использовать этот термин для обозначения в целом таких практических «искусств» или «эффективных способов действия» (более или менее так, как мы говорим об атомной технологии или биотехнологии, а также о технологии в общем смысле).
Техника всегда существовала, поскольку она состоит в постоянном развитии людьми особых умений и эффективных форм действия для удовлетворения очень разнообразных потребностей. Развитие техники происходило путем накопления основанных на опыте улучшений существующих практик, результатов проб и ошибок в попытках решения различных проблем и случайных удачных находок. Греческие мыслители (особенно Платон и Аристотель) придумали слово «téchne» для обозначения эффективного способа действия, который сопровождается также знанием оснований или причин своей эффективности. Таким образом, природа «техне́» была подобна природе «epistéme» (науки), поскольку обе требовали удовлетворения теоретической основы, способной ответить на «почему». В случае «эпистеме» знание того, что некоторая пропозиция истинна, должно было быть поддержано знанием того, почему она истинна; в случае «техне» знание того, что некоторая процедура эффективна, должно было быть поддержано знанием того, почему она эффективна. Поэтому мы должны признать, что греческое понятие «техне» выходило за пределы простой «техники», требуя в дополнение к ней существенного вклада теоретической рефлексии, основания которой отыскивались в общих принципах философской природы.
С возникновением современных естественных наук (и их нефилософских черт, о которых мы говорили в начале этой книги) основным запасом теоретического знания, из которого черпались оправдания успехов технических практик, стала разнообразная область ограниченного, но объективного знания, добываемого в различных науках. Мы предлагаем называть «технологией» это новое лицо техники, состоящее, с одной стороны, в требовании «теоретического дополнения» чисто технической эффективности (в соответствии с духом классической техне), а с другой стороны – в использовании науки как источника этого теоретического оправдания. Это сводится к характеристике технологии (фундаментальной, хотя и не эксклюзивной) как прикладной науки. Эта характеристика позволяет нам увидеть, что различение техники и технологии вовсе не так уж странно. Действительно, существовало много культур, создававших развитую технику в отсутствие серьезной науки, но даже в тех культурах (таких как западная), в которых наука сильно развивалась, можно написать историю техники совершенно независимо от истории науки, поскольку даже сегодня есть секторы, в которых технические умения и ноу-хау развиваются в соответствии с внутренней эмпирической динамикой и накоплением успешных практик, причем никто не знает, почему они успешны.
Поэтому кажется правильным видеть в истории техники «раздвоение». После создания современного естествознания на старом, независимом от науки стволе вырастает новая ветвь – технология, цель которой – преследовать традиционные цели техники путем применения научного знания
[364]. Самая важная новация технологии не вытекает, однако, из того простого факта, что она является прикладной наукой. Люди всегда стремились использовать свои знания для удовлетворения своих нужд и целей и потому применяли их в тех областях, где это казалось полезным. Следовательно, не заслуживает особого внимания то, что, когда возникала возможность приобрести с помощью новых методов гораздо лучшее знание природы, люди выражали желание и даже уверенность в том, что такое знание сильно улучшит условия их существования. Это обычно называется бэконианским взглядом на науку, но на самом деле его можно найти у ряда других авторов, таких как, например, как «рационалист» Декарт. Мысль, что, открыв «секреты» природы, люди смогут поставить саму природу себе на службу, веками вдохновляла магию и астрологию; и не случайно магия, астрология и алхимия процветали по крайней мере столетие (в эпоху Возрождения) рядом с новым естествознанием, а не в разногласиях с ним.
Действительная новизна технологии состоит в том, что осуществляемое ею применение научного знания состояло в типическом случае в конструировании машин. Машины были известны и в традиционной технике, но они были довольно просты и, кроме того, представляли собой некоторое усиление типичных продуктов техники, т. е. орудий. Машина есть сборка нескольких орудий, делающая возможной более эффективную реализацию поставленной цели. Современные машины другие: они проектируются заранее как конкретное применение знания, предоставленного данной наукой или множеством наук. Мы будем называть их «технологическими машинами» (было бы несколько странно, но не произвольно, назвать их «научными машинами»); и мы можем отметить, что как технологическая машина действует и почему она так действует, известно до того, как она будет конкретно построена, а не в результате эмпирических проб и ошибок. Такие машины суть конкретные реализации абстрактных моделей, в которых специфицированы причинные отношения.
Этим, в частности, объясняется, почему машины могут быстро преобразовываться в модели для интерпретации и объяснения природных явлений. В машинах нет ничего скрытого или таинственного, поскольку она была построена в соответствии с проектом, в котором у каждой детали есть свое назначение. Следовательно, если мы способны проинтерпретировать некоторую природную систему «как машину», мы полностью поняли систему, образующую машину, и думаем, что правильно объяснили ее черты. Конечно, строго говоря, отсюда не следует, что, исходя из понимания того, как работают машины, я буду считать, что понимаю, как работают вещи, не являющиеся машинами, представляя их себе по аналогии с машинами. Причина, по которой машинные аналогии так распространены в науке, состоит в том, что функционирование машин прозрачным образом воплощает различные принципы и законы науки, в частности принципы и законы физической смежности. Вот почему интерпретации животных, а также и человеческого тела как механических машин были предложены еще в самом начале развития механики, а другие типы машин (химических, термодинамических, электрических, кибернетических и т. д.) предлагались позднее с той же целью, в соответствии с интеллектуальным престижем, получаемым новыми ветвями науки.
