Эти последние слова очень важны. Они подчеркивают тот факт, что технологический успех не отменяет частичный или ограниченный охват научных теорий. Тот факт, что мы можем использовать классическую механику для создания многих машин или для запуска ракет в космическое пространство, означает, конечно, что эта механика истинна применительно к своим объектам и потому «рассказывает истинную историю» о некоторых аспектах реальности. Это же можно выразить, сказав, что эта теория частично истинна применительно к реальности, но только если мы имеем в виду, что она говорит не о всех атрибутах реальности и что, соответственно, она может законно говорить только о тех референтах, которые обладают этими атрибутами. Другими словами, неправильно говорить, что эта механика истинна относительно всей реальности, поскольку существуют другие аспекты реальности, которые должны объясняться другими теориями, которые в свою очередь могут использоваться как основы других технологий.
Вернемся также в вопросу о нагруженности теорией, которая в течение десятилетий была краеугольным камнем многих антиреалистических позиций. Рассматриваемая с технологической точки зрения, она демонстрирует всю нищету ее лингвистической односторонности. Действительно, что может быть более нагружено теорией, чем технологическая машина или сложный технологический процесс? Несколько научных теорий, часто очень сложных и включающих много абстрактных понятий, собираются вместе, чтобы спроектировать одну-единственную машину, так что эта машина в буквальном смысле пропитана теорией и зависима от теории. Однако это не мешает машине быть реальной и годной к употреблению, и это не несмотря на глубоко теоретический контекст, определивший ее проект, а благодаря этому контексту, позволившему нам снабдить эту машину всеми свойствами, позволяющими ей функционировать и приносить пользу. Существование машины есть онтологическая черта, независимая от всякой теории, и ее могут видеть и пользоваться ею также и люди, ничего не знающие о теориях, руководивших ее реализацией.
В заключение отметим, что технология принадлежит миру жизни, не только потому что она состоит в производстве огромного количества конкретных артефактов, но и в производстве не менее впечатляющего количества процедур, глубоко влияющих на нашу повседневную жизнь и даже на наши привычки и обычаи. Некоторые философы (такие как Гуссерль и Хайдеггер и их последователи) резко критиковали науку за то, что она отделила людей от мира жизни (Lebenswelt) и создала искусственные рамки идей, не дающие нам непосредственно соприкасаться с бытием, с реальностью. Мы не отрицаем, что абсолютизация науки (то, что мы называем «сциентизмом») может иметь такой нежелательный эффект, но мы должны также признать, что наука не потеряла контакта с миром жизни, и технология является самым осязаемым свидетельством этого факта.
Интерпретация технологии только как выражения ненасытного желания «господствовать» над реальностью – необоснованное и ошибочное представление ее природы, вытекающее из основанной на предрассудках позиции «теоретизма», для которой интеллектуальное созерцание есть единственное подлинное приближение к бытию. Мы согласны, что созерцанию, искусству и поэзии, моральным и религиозным чувствам должно уделяться подобающее место, чтобы достичь полного понимания реальности. Однако мы не можем недооценивать и тот факт, что наш подход к реальности состоит прежде всего в том, чтобы иметь с ней дело, т. е. широком спектре жизненных практик, в рамках которых мы формируем наши понятия, наши ожидания и наши взгляды на мир и в которых мы стараемся преуспеть. Вот почему (как мы уже отмечали) научные понятия тоже связаны с базовыми операциями, относящимися к жизненным практикам; и потому-то научное знание «возвращается» в мир жизни, делая возможным возрастание и улучшение наших жизненных практик посредством технологии. С другой стороны, это совсем не означает, что такое улучшение приводит к реальному глобальному улучшению условий человеческого существования: чтобы достичь этой цели, нужны другие соображения по поводу ориентации человеческой практики, которые не могут исходить от науки и технологии, как мы увидим в конце этой книги. Такое включение науки в конкретность жизненных практик не марает ее интеллектуальной чистоты, а просто помогает нам избежать ошибки отрыва ее когнитивного аспекта от остальной ее актуальной реальности, чья сложная природа отражается также и в ее когнитивном измерении. Мы примем во внимание этот более широкий горизонт науки в следующей главе.
Глава 6. Контексты объективности
6.1. Историческая детерминированность научной объективности
6.1.1. «Историческое a priori» науки
В том, что мы говорили до сих пор, наука по существу (хотя и не исключительно) рассматривалась как система предложений. Такой подход, хотя и полезный для прояснения некоторых аспектов проблем, поставленных задачей понять науку, ограничен и недостаточен в других аспектах. Теперь мы начнем рассматривать вопросы, которые вынудят нас выйти за пределы такого подхода. Когда мы пришли к рассмотрению условий и предпосылок научной объективности, мы обнаружили их не с помощью какого-либо логического анализа предложений, потому что это были не условия или предпосылки высказывания предложения в некотором научном контексте, а скорее условия существования самого контекста. Мы должны также сказать, однако, что такого рода исследование не может быть и методологическим, поскольку методологическое исследование должно исследовать связи между научными предложениями и упомянутыми условиями, иллюстрируя, например, их операциональные формулировки (и вообще то, каким образом они включаются в формирование схем определенной научной объектификации), но не ставят под вопрос сами эти условия.
Чтобы в большей мере сосредоточиться на нашей проблеме, вспомним, что́ мы уже довольно кратко говорили об общей структуре всякой объектификации. Это возможно только потому, что мы рассматриваем как «данные» и непроблематические не только многие сущие, к которым мы отсылаем («вещи»), но и многие конкретные и абстрактные орудия определения операциональных предикатов, необходимых для разговора о них. Мы уже отмечали, что эта характеристика «данности» и непроблематичности только относительная, в том смысле, что она может быть проблематизирована, но только «вне» данной объектификации. Так, бактерии могут приниматься как данные в фармакологии, которая предполагает их существование и свойства, и пытается выработать стратегии для контроля за ними. Но это не лишает другую науку, такую как микробиология, возможности проблематизировать бактерии и их свойства. Это же можно повторить и в случае инструментов, как мы уже заметили, когда говорили о том, что телескоп непроблематичен в астрономии и проблематизируем в оптике, или когда мы заметили, что дифференциальные уравнения принимаются как данные в математической физике, но изучаются и ставятся под вопрос в контексте дифференциального исчисления, и т. д.
Однако кажется, что эти соображения только подчеркивают то, что теории всегда предполагают теории. Конечно, это выражает «обусловленный» характер всякой теории, но рассматривает это как зависимость не от чего-то внеязыкового, а от других языковых конструкций; а это подталкивает нас к заключению, что в конце концов для объяснения этой зависимости достаточно логического анализа. Это замечание только кажется верным, поскольку для того, чтобы точно отразить существующую ситуацию, его нужно было бы сформулировать иначе, а именно, что теории обычно предполагают результаты других теорий, а это разница немаловажная, поскольку эти результаты надо понимать не как предложения, а как референты. Нам следовало бы также указать, что при этом во всех этих теоретических конструкциях всегда работают (обычно неявным образом) некоторые фундаментальные принципы онтологической или метафизической природы, но мы пока оставим этот аспект без рассмотрения.
