Таковы некоторые из причин, объясняющих отсутствие исторической перспективы, еще и сегодня характерное для наиболее распространенного понимания науки.
6.2.2. «Историческое самосознание» науки
Мы говорили об «общем подходе» к науке, но это не должно пониматься как ссылка на мнение необразованных людей. Неисторическая точка зрения, очерченная выше, широко распространена среди ученых и широко отражена в философии науки, господствовавшей до 60-х гг. XX в. (и, вероятно, еще и сегодня). И логические эмпиристы, и Поппер не только сводили науку к множеству «теорий», бывших по существу системами логически взаимозависимых предложений, но и предлагали к тому же в качестве «науки» очень абстрактную языковую конструкцию, которую в лучшем случае можно было бы рассматривать как грубую схематизацию современной науки (и даже, в частности, математической физики). Далее, этот способ рассмотрения науки был неисторическим не только потому, что абсолютизировал настоящее, дискредитируя прошлое, но и потому, что само настоящее никоим образом не рассматривалось в его фактических современных чертах. Современная наука, как она реально практиковалась, анализировалась редко, и удивительно, как мало научных фактов, понятий, законов и теорий спорадически рассматривались этими авторами, какими сверхэлементарными и грубо описанными они бывали и как одни и те же «примеры» использовались для поддержки противоположных тезисов.
Это отражает упомянутую выше идею науки как либо накопления неисторических истин (логические эмпиристы), либо устранения ошибок (Поппер). Поэтому неудивительно, что один лагерь поддерживал тезис, что механика Галилея была включена в механику Ньютона, а она в механику Эйнштейна как пограничные случаи (с сохранением истинности), тогда как другой утверждал, что механика Галилея была опровергнута ньютоновской, а эта последняя – эйнштейновской (с устранением ошибок). Но большее значение имеет то, что эти авторы открыто отказывались считать «внешние» условия релевантными для анализа науки и понимания ее способа приобретения знаний.
Положение изменилось только внешне с работами Куна, Лакатоса, Фейерабенда и многих других, предоставивших место рассмотрению примеров, взятых из истории науки, при разработке своих взглядов на философию науки. Действительно, нельзя было не заметить, что целью этих авторов было обсуждение не исторической, а теоретической проблемы – проблемы смены теорий. Исторические примеры привлекались с целью опровергнуть некоторые философские положения (и это, конечно, подчеркивало тот факт, что философией науки нельзя заниматься во имя более или менее воображаемой или слишком идеализированной схематизации науки, а нужно принимать во внимание актуальную науку). Если же тщательно проанализировать эти анализы, то станет ясно, что они склоняются скорее к некоторой форме социологического релятивизма, чем к оценке историчности науки (и действительно, достаточно ясно, что специфически эпистемологический фон этих авторов все еще традиционный: Кун и Фейерабенд в значительной степени придерживались аналитической философии науки, тогда как Лакатос был попперианцем). Более того, большинство исторических примеров выбирались с целью защиты или опровержения конкретных тезисов философии науки и получали – обычно спорную – интерпретацию, способную выполнить эту задачу. Все это часто сводилось к использованию истории науки как своего рода «чемоданчика с инструментами», из которого можно доставать инструменты, наиболее полезные для отстаивания своих эпистемологических позиций, оставаясь при этом очень далеко от подлинного «исторического самосознания» науки, которое можно найти лишь у немногих современных авторов, которых мы уже упоминали. Но если то, что мы отстаивали при обсуждении «исторической детерминированности» научной объективности здраво, мы должны заключить, что оценка подлинного «исторического измерения» науки (в полном смысле, представленном в начале этого раздела) является необходимой частью любого понимания науки, а также и философии науки. Посмотрим, как осознание этого может развиться из существующих и уже признанных требований. Первым шагом может быть уже упомянутый тезис, что философия науки не может быть дискурсом, «плавающим» по миру идей без эффективного контакта с реальным миром; она должна продемонстрировать, что ее модели научности в достаточной степени соответствуют миру науки, каков он есть, а не каким он представляется или постулируется. Другими словами, философия науки обязана осуществлять «эмпирическую проверку» самой себя, а такой проверкой может быть только рассмотрение истории науки, не утверждающей, что формы науки (прошлой или современной), не соответствующие модели, на самом деле не научные.
Это задача нелегкая, потому что моделям, установленным аналитической философией науки, не удовлетворяет значительное число современных наук, а также – по еще более основательным причинам – наук прошлого. Единственный выход из этого тупика – признать существование различных герменевтических контекстов или критериев понимаемости (умопостигаемости – intelligibility), характеризующих большое разнообразие современных научных дисциплин, определяющих выбор эмпирических критериев, применяемых ими эмпирических и теоретических понятий и принятых ими моделей объяснения. Делая это, мы уже начинаем «историзировать» науку (т. е. мы ставим ее в «современный» исторический контекст). К этому следует добавить – хотя этот шаг уже не труден – осознание исторического измерения, которое распространяется и на прошлое. Если мы завершим это осознание, мы откроем возможность понимания наук разных эпох в соответствии с характерными для них герменевтическими контекстами. Мы сможем бросить взгляд на связи между наукой и философией и посмотреть, как интерпретировались ими некоторые концепции мира и человека и как они содействовали их модификации и эволюции. Короче, науки и философия могут быть включены как жизненно важные составные части в развитие человеческой цивилизации.
Мы, конечно, не хотим сказать, что проблемы философии науки могут быть решены в рамках истории науки. Мы только утверждаем, что философское понимание науки как конструкции человеческой мысли, а различных наук – как артикуляций этой конструкции, направленных на познание отдельных секторов или аспектов реальности, не может быть достигнуто без осознания и исследования идей и способов концептуализации, определявших разработку научных теорий в ходе истории. Говоря это, мы также надеемся избежать впечатления, что философское понимание наук может «погрузить» их в их исторические и социальные контексты. Такое растворение было бы неправильным, коль скоро речь идет просто об истории наук, и тем более их философии. Философ науки как таковой не нуждается в реконструкции генетических путей, приведших к формулировке тех или иных научных идей и принципов или к конструированию некоторых инструментов. Однако он обязан обращать внимание на такие идеи, принципы, материальные или ментальные техники, когда они фактически становятся рамками для построения некоторой научной теории (а именно, предоставляя герменевтический контекст для выбора ее базовых понятий или совокупность логических и математических конструкций, лежащих в основе теоретической архитектуры данной дисциплины).
Благодаря этой исторической осведомленности, философия науки может избавиться от некоторого количества ложных проблем, сильно возмущающих ее нынешние дискуссии и в конечном счете дискредитировавших саму философию науки. Мы имеем в виду особенно упоминавшийся выше вопрос о сравнимости научных теорий и о возможности допустить прогресс научного знания. Мы видели, что некоторые модные сейчас философии отрицают возможность проводить эффективное сравнение научных теорий и, следовательно, устанавливать когнитивное предпочтение между соперничающими теориями, признающее прогресс, когда одна теория заменяется другой. Таким образом, общее мнение, согласно которому благодаря развитию наук наше нынешнее знание количественно и качественно лучше, чем знание наших предшественников, объявляется наивным и неоправданным. Это общее мнение разделяется и учеными, и в результате они начинают с подозрением относиться к философии науки, которая кажется неспособной оправдать их столь фундаментальное убеждение. Раньше ученые чувствовали некоторую симпатию к философии науки, поскольку хоть и продолжали считать ее довольно-таки схематичной и далекой от проблем их повседневной деятельности, они видели в этой философии серьезную попытку понять структуру научной мысли. Сегодня эта симпатия и этот интерес постепенно убывают. Возникает ироническая ситуация: философы традиции логического эмпиризма пришли к изучению воображаемой науки из-за недостатка исторической чувствительности и знаний, в то время как многие философы науки, постоянно ссылающиеся на историю наук, в своих печатных работах представляют им образ науки, столь же искусственный и отвергаемый как обычными людьми, так и учеными. Как это можно объяснить?
