Эти последние подчеркивали разницу между ощущениями и восприятием – организацией чувственных данных, которая не однозначно содержится в них, а скорее соответствует «оформлению» их согласно схеме (pattern), накладываемой на них неосознанной, но эффективной деятельностью познающего субъекта. Широко известны рисунки, которые могут восприниматься как изображения очень разных объектов (таких как ваза или два противопоставленных человеческих профиля) в зависимости от того, какая часть рисунка воспринимается как фон или как изображение. Не менее знаменит и широко обсуждается в недавней философии науки использованный Витгенштейном пример рисунка, который может восприниматься как голова или кролика, или утки в зависимости от акцента на разных его деталях
[373].
Во всех этих случаях оказывается, что «видеть» должно расчленяться на «видеть что» и «видеть как». «Видеть что» можно понимать как учет отдельных (и, так сказать, фактуальных и изолированных) компонентов данной когнитивной ситуации, тогда как «видеть как» соответствует способу объединения отдельных компонентов в актуальное представление. Интереснее всего, однако, то, что – вопреки тому, что само собой приходит в голову – «видеть как» предшествует «видеть что», поскольку составные элементы идентифицируются путем анализа представления, а это равносильно признанию, что всякое представление есть уже некоторый способ представлять, и это потому, что одну и ту же вещь можно видеть совершенно по-разному в зависимости от того, какой используется гештальт. Можно также показать, что даже «видеть что» есть некоторая форма, или нижний уровень, некоторого «видеть как», но в данный момент такой анализ нас не интересует. Мы хотим явным образом указать, однако, что в этом «видеть как» или «видеть тем или иным образом (as thus or so)» состоит оправдание перехода от чисто гештальтного, или репрезентационального, аспекта теории к ее явной языковой формулировке. Действительно, как убедительно показал Нельсон Гудмен в своей классической работе (Goodman 1968), даже изображение имеет денотативную и предикативную функции, поскольку представление чего-то «тем или иным образом» сводится к приписыванию ему некоторого свойства, и в этом смысле изображение играет роль высказывания. Следовательно, формулировка теории как системы предложений есть только языковая сторона ее гештальтной природы. Мы хотим скорее подчеркнуть, что, как мы уже отмечали, некоторая степень общности присутствует уже на уровне чувственного познания, благодаря присутствию «формы», т. е. гештальта. Действительно, эта форма гештальта является «моделью» организации данных, которой субъект уже обладает и которой он «приносит обратно» данные. Если бы субъект не обладал уже формами вазы, человеческого профиля, кролика и утки (пользуясь прежними примерами), он не мог бы увидеть на представляемых ему картинках ни вазы, ни профиля, ни кролика, ни утки. Это древнее открытие Платона – «познать значит узнать». Оставив в стороне проблему происхождения такой формы, подчеркнем, что она имеет общий характер, поскольку она уже служила для унификации нескольких других комплексов данных; и именно поэтому она может служить унифицирующим инструментом для новых данных, с которыми мы теперь сталкиваемся. Многовековой взгляд состоит в том, что чувственное познание ограничивается частным, тогда как всеобщее – привилегия интеллектуального познания. Но этот взгляд должен смениться (или по крайней мере дополниться) взглядом, более «непрерывностным» в том смысле, что на каждом этапе нашего познания присутствует отношение между частным и всеобщим. Это так, поскольку всеобщее на некотором уровне становится частным на более высоком уровне, т. е. на том уровне, на котором происходит дальнейшая унификация. Современная философия уже продвинулась по этому пути, поскольку в большинстве случаев заменила дихотомию частное – всеобщее дихотомией данные – конструкция (упомянем только о гуссерлианской трактовке этого вопроса). Выше мы однажды использовали термин «модель», говоря об объединяющей форме гештальта. Мы полагаем, что понятие модели, несмотря на его появление в разных обличьях в современной философии науки, еще в полной мере не исследовано с точки зрения его герменевтической функции, которую мы будем здесь подчеркивать. Эта функция будет по существу состоять в обеспечении «способа представления» некоторого данного поля исследования и, тем самым, окажется очень близкой к понятию научной теории. Таким образом, понятие модели будет рассматриваться как интеллектуальное орудие, гораздо более значимое, нежели довольно-таки тривиальное средство «визуализации» сложных ситуаций, которым его зачастую объявляют.
6.3.1. Объяснение, понимание и объединение
В философии науки нет согласия по вопросу о том, что такое научная теория. Но есть достаточно общее согласие по вопросу о том, что одной из основных задач научной теории является объяснение данных
[374]. Но что значит «объяснить»? Философы науки быстро разделались с любыми психологическими значениями этого понятия, исключив его обычные и спонтанные толкования, согласно которым объяснить – значит «вернуть» все неясное и неизвестное к чему-то, что уже ясно и известно. Они предпочли им более философское и техническое понятие объяснения, согласно которому оно состоит в ответе на вопрос «почему» о том, что эмпирически очевидно. Более того – и этот шаг был решающим, – остенсивное определение такого «почему» было отождествлено с выполнением дедуктивного вывода эмпирических данных из достаточных гипотез. Но дедукция есть типично логическая процедура, применимая к высказываниям, так что в конечном счете научные теории стали рассматриваться как системы гипотетических высказываний, из которых могут корректно дедуктивно выводиться фактуальные высказывания, описывающие данные. Это и есть знаменитый высказывательный взгляд на теории, включающий дедуктивно-номологическую модель научного объяснения, господствовавший в эмпирицистско-аналитической философии науки и вполне согласующийся с «лингвистическим поворотом», характерным для большей части философии XX в.
