Теория – и мы видели причины этого – представлена здесь как языковая конструкция, и это возвращает «высказывательному взгляду» на теории его патент на законность. Но эта «реституция» возможна только потому, что гипотезы, из которых состоит теория, не являются ни результатом проблематичных индукций (что справедливо подчеркивается попперовской критикой), ни результатом «смелых догадок» (как слишком поспешно утверждает Поппер). Мы можем сказать, что слабость высказывательного взгляда состоит в недостаточной проработке «контекста открытия», скрывающегося за теорией, контекста, в котором жизненно важную роль играет герменевтическое измерение, концептуализация «глобальных» моделей, в чем представители логико-лингвистической философии науки были недостаточно осведомлены. Действительно, и индуктивисты, и попперианцы ограничиваются поиском источников отдельных гипотез и неспособны предложить убедительные решения относительно таких гипотез, потому что и те, и другие игнорируют герменевтическое и «глобальное» измерение, которое делает гипотезы чем-то таким, что «выкапывается» из теории. В этом смысле теория очень отличается от эмпирических законов, о чем мы кратко говорили выше. Эта самая слабость отражается также – как мы немедленно увидим – в недостатках, обнаруживаемых высказывательным взглядом в контексте оправдания (обоснования) знаний.
6.3.4. Жизнь и смерть теории
Модель лингвистически переводится в теорию, чтобы быть испытанной, и на этом этапе надо сказать, что черты, разработанные сторонниками высказывательного взгляда, некоторое время действительно работают. Отыскиваются новые высказывания, описывающие данные (обычно в форме предсказаний), и проверяется, действительно ли найденные данные совместимы с гипотезами. Если имеет место согласие между теорией и данными, теория в безопасности, в противном случае она «фальсифицируется». Указанная совместимость мыслится исключительно в терминах логической выводимости, и это неизбежно, поскольку не видно, какая еще связь может существовать между высказываниями.
Это очень простая схема, но далеко не удовлетворительная. Помимо того что никакое подтверждение теории не может быть окончательным – что ясно со строго логической точки зрения, – но и фальсификация не является окончательной, тогда как это не оправдывается с чисто логической точки зрения. И мы тогда можем понять, почему Поппер всегда стремился поддержать решающую роль фальсификации
[377]. В своей ранней работе он склонялся к тому, что если даже из гипотез выводится одно-единственное предложение, несовместимое с данными, гипотеза фальсифицируется и должна быть отвергнута. История науки показывает, что на самом деле в большинстве случаев это не происходит, и это все еще можно объяснить с логической точки зрения тем, что при выводе «опровергающего» высказывания используется несколько частей теории – помимо тестируемой гипотезы, – так что вывод должен быть скорее таким, что опровергается вся теория (тезис Дюгема-Куайна). Но тогда вся теория должна быть отвергнута, а это исторически еще менее обычно, чем отказ от единичной гипотезы. Поппер дал прагматическое объяснение такого рода методологической неряшливости: от фальсифицированной теории не отказываются, пока не появляется теория, которой ее можно заменить. Один из учеников Поппера, Лакатос, разработал достаточно искусную и прославленную форму «утонченного фальсификационизма», предназначенного сменить якобы «наивный фальсификационизм» Поппера, но не слишком убедительно.
С нашей точки зрения, причины этих неадекватностей ясны. Если гипотезы некоторой теории образуют систему высказываний, предназначенных выразить данный гештальт, т. е. модель, в языке, то каждое высказывание является, так сказать, описанием отдельной детали этой модели, однако такой детали, которая находит положенное ей место и «репрезентациональную роль» в модели. Но верно не только то, что референциальное подтверждение некоторых отдельных деталей не означает приемлемости образа в целом (как правильно утверждает тезис о неокончательном характере подтверждения). Но не менее верно и то, что обнаружение того обстоятельства, что некоторая деталь не находит себе референциального соответствия, не требует отвержения всего образа в целом. Это отвержение зависит отчасти от количества деталей, оказавшихся «неверными», но в еще большей степени от их стратегической важности, или релевантности, в контексте представления в целом. Никакое оправдание этого различия важности, или релевантности, отдельных деталей модели не может быть влито в (poured into) логические отношения между описывающими их высказываниями. (Мы еще раз сталкиваемся с герменевтическим вопросом). Вот почему сентенциальный взгляд оказывается слабым и в контексте обоснования [знаний]. Он неспособен объяснить отсутствие решающей роли фальсификации, которое, напротив, понятно с точки зрения гештальтного понимания теорий.
В этом пункте мы можем видеть, что герменевтическая сила модели является решающим фактором, поддерживающим теорию в каждый момент и определяющим ее жизнь или смерть; и обратно, герменевтическая сила модели также является решающим фактором по отношению к тому, что теория вносит в обогащение самой модели. Если это верно – как мы здесь утверждали, – что теория всегда есть теория ее модели, отсюда следует, что все, что теория позволяет нам открыть в области ее референтов (например, благодаря обеспечиваемым ею предсказаниям), способствует обогащению модели, первоначально подсказавшей теорию. Но это может происходить потому, что в самом акте предсказания теория все еще поддерживается и подталкивается своей моделью. Действительно, предсказания не «фонтанируют» из гипотез под действием спонтанной дедуктивной силы. Их надо «вообразить», т. е. извлечь из дальнейших инсайтов, из дальнейших проекций интеллектуального «ви́дения», питаемых герменевтическим и эвристическим потенциалами модели.
Из сказанного становится также ясно, когда теория перестает быть верной: когда герменевтическая сила ее модели перестает быть эффективной. Это может случиться из-за того, что последовательные гештальтизации становятся несовместимы с теми, которые первоначально направляли построение области объектов модели. На практике это происходит, когда накапливается слишком много несовместимостей между гипотезами и эмпирическими данными. Но это может случиться и потому, что предлагаются новые, более убедительные гештальтизации тех же самых объектов, т. е. потому, что на поверхность всплывает новая, более эффективная модель. Возникновение новой модели «переориентирует» все данные в существующем поле; а причины большей «убедительности» в общем состоят в том, что становятся «видимыми» некоторые аспекты реальности, которые раньше были скрыты. Этот краткий очерк будет объединен с другими соображениями, когда мы дойдем до смены и сравнения теорий. Заметим кстати, что этот герменевтический взгляд на теории позволяет «перевод» тех понятий несоизмеримости, несравнимости и несовместимости, которые в текущей литературе обычно связываются с высказывательным взглядом на теории. Они могут выражаться как разные степени несоответствия между гештальтизациями, которые могут возникать или как «модификации», или как «замены» некоторого данного гештальта. Когда имеет место реальное «переключение гештальта», новая теория несовместима с предыдущей, и это также и при отсутствии какого-либо изменения значений.
