В этом месте мы имеем возможность оценить изобретательность позитивистской (и неопозитивистской) концепции науки, ограниченной непосредственным отражением внутренней структуры реальности посредством скрупулезно нейтрального использования чисто чувственного опыта и формальных и тавтологических преобразований логики (включая математику). Признавая, что инструментами научного познания должны оставаться опыт и логос, мы должны признать, что они никогда не бывают чистыми, но вписаны и нюансированы в соответствии с контекстами интерпретации, в рамках которой они оперируют.
Нам будет теперь полезно вернуться к нашей аналогии с исполнением музыки. Любитель, исполнитель без таланта, способный только правильно прочесть партитуру, представляет, как мы говорили, стадию «обычного знания», в то время как истинный интерпретатор выходит за пределы этой стадии, чтобы представить исполнение сочинения, основанное на некоторой «интерпретации», которому в науке соответствует стадия построения теории. Но здесь наша аналогия исчерпывает свою полезность, поскольку существует существенное различие между интерпретацией музыкальной партитуры и тем, что происходит в науке, поскольку в первом случае глобальная точка зрения явно индивидуальна и субъективна, в то время как рамки интерпретации, определяющие интеллектуальное пространство некоторой дисциплины или научной теории, имеют сверхиндивидуальную, а точнее, историческую природу (хотя и содержат некоторые элементы индивидуального гения).
Другими словами, идеи и критерии понимаемости, определяющие контекст интерпретации, в рамках которого возникают – в процессе специализации – эмпирические и теоретические понятия научной дисциплины, являются выражением исторически определенной культурной среды; и если даже один человек скоординирует эти элементы в новый синтез, это не сможет создать новую научную теорию, пока она не будет принята научным сообществом (или по крайней мере тем, что называют «научным сообществом). Нам надо просто вспомнить, что операциональные процедуры, реализующие эмпирическую «конкретизацию» полученных таким образом точек зрения, также связаны с историческим контекстом (поскольку они обычно определяются техническими возможностями, доступными в определенный период определенной эпохи). То же самое верно и для научных объяснений, поскольку они в общем случае соответствуют тому, что в данную эпоху считается хорошим объяснением, строгим аргументом, а также техническим средствам (относящимся к тому, что можно назвать «техниками разума», таким как логические и математические теории), доступным для эффективного представления желаемых объяснений. В разд. 5.1 мы назвали эту совокупность условий «исторической детерминированностью» научной объективности, и только что высказанных замечаний, конечно, достаточно, чтобы оправдать утверждение, что наука имеет такой же статус историчности, как и другие проявления человеческого духа и разума. Это потому, что исторические факторы существенно обусловливают (хоть и не делают в строгом смысле необходимыми) человеческие интерпретации реальности.
Прежде чем углубиться в этот предмет, используем данные разъяснения для того, чтобы рассеять некоторые двусмысленности, циркулирующие среди философов науки, игнорирующих некоторые из рассмотренных нами факторов.
Надо подчеркнуть, что контекст интерпретации – упомянутые нами интерпретативные рамки – имеет глобальную и холистическую природу, все еще в основном недоопределен и может развиваться в разных направлениях в зависимости от конкретных понятий, которые он представляет, и операциональных процедур, ассоциируемых с некоторыми из них. По этой причине было бы неточным путать его с «теоретическим контекстом» в собственном смысле. Имя, которым правильно будет его назвать, это скорее «герменевтический контекст», и, как мы видели, он в то же время является доэмпирическим и дотеоретическим по отношению к специализированному типу эмпиричности и теоретичности, представленному в науках. Таким образом, мы возвращаемся в заключение к основному тезису этого раздела – что у каждой науки есть герменевтическое измерение, которое невозможно устранить (будь то «естественная» или «гуманитарная» наука), поскольку оно необходимо для ее построения и не должно смешиваться с ее теоретическим измерением
[379].
6.3.6. Интерпретации и данные
Одним из последствий осознания этого является то, что данные опыта, служащие эмпирическим базисом наук, никогда не имеют «абсолютного» значения. Это верное утверждение (которое в относительно недавней эпистемологии подчеркивалось Поппером и его последователями) понималось как ошибочное утверждение, будто бы даже на эмпирические, или наблюдательные, высказывания оказывают воздействие неизбежный и неясный коэффициент теоретичности. Это – знаменитый тезис о «нагруженности теорией» любого научного высказывания, который мы уже обсуждали в разных контекстах, и наиболее заметным следствием которого явился тезис о невозможности объективного сравнения конкурирующих научных теорий и тем самым – оценки «прогресса» знания в науках. Это ошибочное решение реальной проблемы проистекает из непонимания точного смысла неабсолютной природы данных опыта в науке. Мы можем обобщить это, сказав, что данные, о которых идет речь, никогда не являются «чистыми» фактами, но всегда «интерпретированными». Однако это не значит, что они всегда и обязательно интерпретируются средствами той научной теории, в эмпирический базис которой они входят. Напротив, они по необходимости интерпретируются в рамках герменевтического контекста, в который полностью вписывается рассматриваемая теория. Лишь малая часть их значения обогащается специфическим теоретическим контекстом, в который они входят.
