Трудность этой проблемы состоит в том, что всякое понятие в научной теории связано со всеми другими логическими связями, которые определяют его специфическое значение глобально, так что его значение тоже «зависит» от значения всех остальных, в том числе и от значения теоретических терминов. Все это (как мы уже подчеркивали) невозможно отрицать, но это не мешает нам отличать ту часть значения, которую эмпирический термин черпает из простого «герменевтического контекста», в который он помещен (и который принадлежит к нему даже прежде, чем он будет использоваться в какой-то конкретной теории), от той «дополнительной» и переменной части, которая добавляется как вклад «теоретического контекста» (или контекстов), частью которых он может стать. Эта возможность различения существует и (как мы уже подробно рассматривали) основывается на том факте, что термины, действующие как составные элементы эмпирических высказываний, непосредственно связаны с упомянутыми операциональными процедурами. Сейчас мы можем добавить к прежнему анализу интенсиональных конституэнт значения научных понятий, что они включают также герменевтический компонент. В особом случае операциональных понятий, как мы уже заметили, их значение включает референциальную «устойчивую сердцевину» наряду с теоретической переменной частью. Мы теперь должны добавить, что они включают также герменевтическую часть, охватывающую обе первые. Подчеркнем, однако, что эти компоненты, хоть и взаимосвязанные, все еще сохраняют некоторую независимость, как здесь было показано.
Синтезируя результаты предшествующего анализа, мы должны сказать, что «критика научного разума» не может ни ограничиться только критикой чистого разума (которая достаточна только для спецификации трансцендентальных условий знания вообще), ни быть поглощенной критикой лингвистического разума (которая заперла бы нас в парадоксе «нагруженности теорией»). Она все еще должна быть дополнена критикой герменевтического разума и исторического разума, поскольку при построении наук разум действует не только согласно условиям своего внутреннего функционирования, но и в контексте некоторых лингвистических и герменевтических априори, несущих знаки исторической детерминированности.
Еще одно замечание кажется необходимым. Мы не хотим создавать впечатления, что этот поток априорных условий означает, что научные теории являются некоторого рода необходимыми и предопределенными результатами этой сложной структуры. Фактически между всеми этими элементами существует обратная связь. Внутренняя динамика опыта и логической аргументации может привести нас к отказу от одной теории ради другой в том же самом герменевтическом контексте, а иногда – к смене некоторых априорных предположений лингвистического или даже трансцендентального порядка. Это доказывает история науки; и отнюдь не отрицая исторической природы наук, это подтверждает ее, поскольку снова динамика различных наук оказывается имеющей то же влияние на эволюцию человеческого разума и культуры, как и другие их проявления
[380].
Глава 7. Следствия в философии науки
7.1. Законы, гипотезы, теории и эксперименты
Сказав достаточно много в ходе представления основных черт нашей общей концепции науки (включая представление ее герменевтического измерения), мы теперь скажем кое-что о некоторых основных понятиях, бывших предметом бесчисленных анализов и обсуждений в традиционной философии науки. Мы будем рассматривать их лишь постольку, поскольку они кажутся хотя бы отчасти подлежащими пересмотру с точки зрения, отстаиваемой в этой работе. Поэтому мы не собираемся упоминать или обсуждать многие аспекты традиционного представления о них, которые не кажутся нам затрагиваемыми нашим пониманием науки. Сюда относятся, в частности, понятия (научного) закона, гипотезы, теории и эксперимента, которые мы уже упоминали в предшествующих разделах этой работы, но более систематически рассмотрим сейчас.
Самое меньшее, что можно сказать, это то, что в значениях, приписываемых этим понятиям, и в интерпретации их взаимоотношений все еще имеются существенные различия, несмотря на большую работу по разъяснению и стандартизации, проделанную за почти столетие методологических размышлений о науке. Просто для примера начнем с краткой характеристики того, как эти понятия соотносятся в обычных представлениях так называемого «экспериментального метода». Говорится, что в рамках определенного поля исследования ученый-экспериментатор начинает с систематического наблюдения фактов, из которого он выводит пробное обобщение, рассматриваемое как гипотеза. В соответствии с этой гипотезой планируется эксперимент, в котором, если реализуются некоторые фактические условия, должен наблюдаться определенный эффект. Если этот эффект действительно имеет место и если та же самая процедура дает тот же самый результат в достаточном числе значимых и разнообразных случаев, гипотеза возводится в статус закона. Если обнаруживается несколько таких законов, в которых встречаются некоторые одинаковые понятия и которые могут быть связаны конкретными логическими связями, они образуют теорию. С этой точки зрения «гипотеза» явно имеет значение «рабочей гипотезы» и рассматривается как временный шаг, который, как можно надеяться, приведет к закону, в то время как не проводится никакого качественного различия между законом и теорией, которая рассматривается как по существу то же самое, что и собрание законов. Мы можем сказать, что в этом наброске упор делается на то, что иногда называют «контекстом открытия».
Другую характеристику можно найти в наиболее типичных описаниях научного объяснения, содержащихся почти во всех стандартных учебниках по философии науки, прямо или косвенно вдохновленных логико-эмпиристской философией. Это происходит потому, что с этой точки зрения контекст открытия намеренно оставляется вне рассмотрения, в то время как внимание сосредоточивается на «контексте объяснения». Объяснение же в свою очередь понимается как логический вывод объясняемого (эксплананда) из объясняющего (эксплананса). Если объясняемое – единичное событие, объясняющее состоит как минимум из некоторого общего «закона», в конъюнкции с соответствующими конкретными условиями (это модель научного объяснения покрывающим законом). Высказывания, выражающие законы и начальные условия, составляют множество предположений, посылок, или «гипотез», дедукции. Но есть также и объяснения законов с этой точки зрения, и они состоят в дедуктивных выводах, в которых более общие законы играют роль посылок, или гипотез, т. е. роль объясняющего, в то время как менее общие законы – роль объясняемого. Следовательно, с этой точки зрения нет никакого решающего различия между законами и гипотезами, а поскольку гипотезы образуют теорию, нет никакого решающего различия и между законами и теориями. Самое большее, была сделана попытка различить «экспериментальные законы» и законы, более специфически составляющие теорию, приписывая экспериментальным законам наблюдательный характер. Однако, помимо того, что это не устраняет базовое отождествление законов и теорий вообще, такой авторитетный философ науки, как Эрнест Нагель, отметил, например:
