Однако это не то, что нас сейчас интересует. Нас интересует то, что, определив эмпирические законы как «гипотезы» на основании этого эпистемического характера, он ставит их на абсолютно одинаковый уровень с другими, подлинными гипотезами (которые Поппер многозначительно называет «предположениями»), которые вводятся как теории для объяснения фактов и обобщений (т. е. для того, чтобы объяснить, если возможно, почему вороны черные, а не просто сказать, что это так).
Мы говорили о Поппере, но аналогичные соображения относятся и к его противникам – логическим эмпиристам. Там, где Поппер практически исключает законы, сводя все к гипотезам, или «предположениям» (годящимся для объяснения фактов, согласно Дедуктивной Модели), эмпиристы на практике исключают гипотезы, рассматривая все научные предложения как обобщения различного охвата, которые могут быть получены индукцией. Ясно, что обе эти позиции односторонни. Чтобы видеть вещи ясно, надо быть способным признать, что у науки есть две цели: признать, установить, описать – и понять и объяснить. Открытие законов относится к первому аспекту и включает как эмпирические, так и теоретические законы (т. е. законы, относящиеся к поведению сущих, постулируемых теорией и не проверяемых непосредственно, но по крайней мере могущих быть косвенно эмпирически подтверждаемыми). Открытые законы выражаются как более или менее несомненные, но тем не менее имеющие место. Они высказываются, и ожидается, что они будут и далее подтверждаться; и интенция состоит в том, что из таких законов мы можем пытаться получить предсказания (а сами они в то же время открыты для коррекции или даже для отвержения). Открытые законы не предполагаются для объяснения чего-то еще.
С другой стороны, гипотезы открыто принимаются для объяснение того, что известно. Они не столько открываются, сколько создаются; и в то время, как законы обычно переживают смерть гипотез или теорий, предлагаемых для их объяснения, гипотезы и теории гораздо более подвержены изменению. Это, однако, довольно естественно, поскольку они по существу предположения. Сводить законы к гипотезам означало бы утверждать, что вся работа науки сводится к предположениям, игнорируя то, что столь же важная и, быть может, более объемная часть ее работы состоит в удостоверении и открытии. Это, конечно, не исключает того, что один или более закон может играть какую-то роль в конкретном объяснении как часть множества используемых в нем логических предпосылок. Однако законы используются в объяснении как «орудия» в том смысле, что это теория подсказывает, какие законы использовать и как согласовывать их для объяснения конкретного факта, видимого «сквозь» них. Более того, мы не утверждаем, что соответствующие области законов и гипотез (особенно когда речь идет о теоретических законах) не могут до какой-то степени пересекаться или быть взаимо связанными.
Тем не менее их не следует смешивать, и различение их может также помочь при оценке разницы, существующей (несмотря на формальное сходство) между объяснением, подтверждением и предсказанием. Объяснение опирается прежде всего на гипотезы и только во вторую очередь на законы, тогда как подтверждение и предсказание (или ретродикция) по существу основываются на законах и только косвенно затрагивают гипотезы теории. С этой точки зрения нам легче понять, почему логические эмпиристы, практически полностью сосредоточившись на категории законов, придавали больше веса индукции, верификации и предсказанию (играющим решающую роль в открытии законов, но не в изобретении гипотез и теорий), в то время как Поппер и его последователи видели в науке почти исключительно гипотезы, недооценивая подтверждение и индукцию и возлагая все на фальсификацию и свободное создание предположений.
7.1.2. Теории
Сказанное нами объясняет два разных подхода к пониманию теорий и построения теорий, преобладавших (хотя и с некоторыми вариантами) в философии науки XX в. – логически-эмпиристской и попперовской. У обоих имеется общее ядро (общий взгляд с двумя разными акцентами), поскольку оба были основаны на том, что мы назвали дедуктивной моделью, характеризующейся следующими чертами: (a) теории в науке предлагаются для решения задачи объяснения; (b) теории суть множества пропозиций, или высказываний (высказывательный взгляд); (c) поэтому объяснение состоит в логическом выводе некоторых высказываний (объясняемых) из других высказываний (объясняющих) более высокого уровня общности; (d) теории, во всяком случае, должны соответствовать эмпирическим данным. В силу этого общего ядра эта концепция также называется в литературе моделью объяснения через «покрывающий закон», «дедуктивно-номологической» моделью объяснения и «попперовско-гемпелевской» моделью научного объяснения – выражение не столько исторического факта, сколько согласия этих двух школ мысли, к числу самых известных представителей которых относятся эти два философа.
Этого согласия, однако, уже нет, когда речь идет о проблеме построения теорий и вообще об отношении между теорией и опытом. Их контраст можно выразить, сказав, что первая школа характеризуется строгим «эмпиризмом», который приводит к пониманию теории как совокупности законов, полученных в процессе получения обобщений возрастающего охвата, основанных на индукции (т. е. в максимально широком применении концептуальной схемы «экспериментального метода»), тогда как взгляд Поппера – типично «рационалистический» в том смысле, что гипотезы и теории рождаются предполагающей силой ума, а данные опыта используются только для их проверки.
Кажется обоснованным сказать, что точка зрения эмпиризма слабее попперовской, коль скоро речь идет о способности характеризовать специфическую роль теорий. Действительно, если теория должна объяснять опыт, вряд ли можно думать, что этого можно на самом деле добиться, используя сам опыт как основу для объяснения, т. е. по существу, обобщая опыт. Если оно не выходит за пределы опыта, объяснение кажется обреченным (по крайней мере в конечном счете) на почти тавтологическую тривиальность объяснения, что этот конкретный ворон черный потому, что все вороны черные, тогда как если объяснять – значит указывать основания, мы ожидаем, что эти основания будут другого рода, нежели объясняемые (а в случае физических фактов эти основания должны включать ссылку на причину или причины). Как мы уже подчеркивали, индуктивная методология очень полезна как помощь при открытии законов, но не для изобретения гипотез; и если теория, в частности, должна содержать гипотезы, доктрина эмпиризма недостаточна для объяснения построения теорий.
У этой слабости есть и другие симптомы. Например, традиция эмпиризма обычно характеризовала теоретические понятия просто как не «наблюдательные», т. е. самым бедным (и самым неэффективным) образом, тогда как теоретические понятия (как мы уже отмечали в другом месте) вводятся с целью теоретизировать. Другими словами, теоретические термины (которые с точки зрения эмпиристов, восходящей к Конту, являются в науке аномалиями) вводятся для постулирования существования ненаблюдаемых сущих, свойств или процессов, предназначенных для объяснения поведения того, что мы можем наблюдать.
Попперианский взгляд, напротив, гораздо лучше улавливает внутреннюю динамику объяснения, постулируя нечто, непосредственно не предоставляемое опытом, но нужное для его интеллектуального понимания. Однако менее удовлетворительным в этом взгляде остается то, как попперовские «предположения» должны связываться с данными опыта. Эта проблема не только касается происхождения предположений (вопрос, который Поппер отсылает к психологии), но и их внутренней способности «затрагивать» область опыта. Должно существовать нечто, «о чем» мы строим предположения. Говорить, как Поппер, что даже его «базисные высказывания» гипотетичны, предполагает, что мы постоянно строим гипотезы о гипотезах; и это ничем не лучше, чем противоположный тезис, что мы используем законы (т. е. факты), чтобы объяснять законы (т. е. другие факты), как говорят эмпиристы. Правильное решение, как мы заметили раньше, состоит в том, чтобы вводить гипотезы (т. е. предположения), чтобы объяснять факты (т. е. положения дел, установленные сверх разумного сомнения, хотя, как и всякий тезис, подверженные возможности ошибки).
