Другой способ выразить это – сказать, что теории могут только определять формулировку вопросов, но не могут давать ответы на эти вопросы, которые должны даваться экспериментами. При этом ясно и несомненно, что ответ «зависит» от вопроса, но лишь постольку, поскольку речь идет о его значении (которое также дает указание на то, как определить ответ). Но будет ли ответ положительным или отрицательным, не зависит от вопроса, но должно опираться на другие источники. В нашем случае они образованы операциональными критериями, которые в ходе выполнения экспериментов приводят нас в соприкосновение с предполагаемыми референтами теории, как мы это видели
[389]. Используя уже принятую нами терминологию, мы можем сказать, что теории определяют устройство семантического логоса (т. е. области понятий и интенсионалов), в то время как эксперименты ориентированы на построение апофантического логоса (т. е. области, в которой что-то утверждается или отрицается о некотором предмете рассмотрения, составляющем референцию дискурса).
Однако мы открыто хотим избежать того, чтобы наши последние утверждения понимались в экстремистском смысле, который приравнял бы их к доктрине нагруженности теорией всех научных предложений, которую мы уже критиковали. Поэтому мы хотим теперь же ограничить значение высказывания, что теория «обеспечивает значение» вопроса, на который пытается ответить эксперимент. Это высказывание следует понимать так: теория обеспечивает значение (significance) этого вопроса, его суть, его цель и резон, наряду с тем, что она сообщает ему глобальное значение, вытекающее из его положения в общем контексте теории. Но это не значит, что без теории вопрос был бы бессмысленным, т. е. недоступным пониманию. Этого не может быть просто потому, что для того, чтобы быть выполненной, экспериментальная проверка должна быть полностью описываемой в терминах операциональных понятий и их значений, которые, как мы уже неоднократно отмечали, не зависят от теории. Вот почему мы нуждаемся в теории для того, чтобы спланировать эксперимент (поэтому эксперимент «генетически» зависит от теории, как мы уже говорили), но не для того, чтобы оправдать его. Коль скоро эксперимент проведен, он приобретает независимое существование и не нуждается ни в какой помощи, просто потому, что он имеет тот же характер, что и данные, являющиеся несомненным базисом, который теория должна объяснить и который она не может ни изменить, ни обойтись без него.
7.1.6. Герменевтический подход к экспериментам
Завершим наше рассмотрение, указав, каким образом герменевтический подход к теориям, предложенный в нашей работе, обеспечивает хорошее понимание взаимоотношений между теориями и экспериментами. Наш тезис состоял в том, что «целостность» теории имеет отношение к герменевтическому уровню, связанному с семантическим и референциальным уровнями по-разному. Как только мы начали исследовать реальность с некоторой «точки зрения», мы уже применяем к ней некоторую конкретную интерпретацию (герменевтический уровень) – интерпретацию, которая руководит нашим выбором понятий (семантический уровень) и нашим планированием операциональных процедур проверки (референциальный уровень). Это так потому, что мы начинаем наше исследование с отсылки к вещам и с «определенной манеры видеть их», т. е. имея в виду определенный гештальт, или образ, или модель их. Затем мы пытаемся сделать эту модель явной, выражая ее в терминах пропозиций; а они суть гипотезы, в своей совокупности составляющие теорию. Однако, поскольку модель всегда есть «видение как», что неизбежно выходит за рамки грубой очевидности «ви́дения, что», она содержит элементы, которые можно правильно представить, и потому порождает осмысленные предложения (семантический уровень), хотя эти предложения могут и не соответствовать фактическим чертам наших объектов (референциальный уровень). Потому-то мы и пытаемся проверить эти дополнительные черты с помощью экспериментов.
Каждый раз, когда мы (даже случайно) обнаруживаем новые факты, согласующиеся с нашим гештальтом, или моделью, мы укрепляем и обогащаем их новым деталями; и это происходит также и тогда, когда, проводя эксперименты, мы проверяем, все ли детали нашей модели правильны. Следовательно, результат эксперимента всегда подразумевает изменение модели – либо в смысле ее обогащения (когда результат эксперимента положителен), либо в смысле ее изменения (когда результат отрицателен). Степень изменения зависит от релевантности деталей, опровергнутых отрицательным исходом эксперимента; и опять-таки эту релевантность нельзя оценить ни на основе логических признаков (с логической точки зрения каждое высказывание либо истинно, либо ложно), ни на основе семантических (даже опровергнутые предложения остаются осмысленными). Оценка их релевантности возможна только на герменевтической основе, т. е. путем рассмотрения того, до какой степени неожиданный результат меняет всю картину, весь гештальт, или модель. Бывает, что результат требует всего лишь некоторой коррекции, оставляющей без изменения суть модели; но может быть, что он требует полной переориентации интерпретации и, таким образом, замены прежней модели новой. Но это возможно потому, что эксперимент имел референциальную направленность, что позволяет разорвать «герменевтический круг», а не оставаться его пленником
[390]. Это, кстати, является также причиной того, что эксперименты обычно предоставляют средства для сравнения теорий. Теории сравниваются на основе их референтов, а не значений, и возможно (и на самом деле вполне обычно), что мы способны сравнивать одни и те же объекты несмотря на то, что интерпретируем их по-разному (герменевтический уровень) и мыслим о них посредством разных понятий (семантический уровень).
Коль скоро эти моменты ясны, мы можем понять, в каком смысле возможно и даже необходимо утверждать, что теории (в некотором смысле) зависят от экспериментов. Это просто следствие того факта, что теории, хотя и являются структурными описаниями «возможных миров», строятся как описания или репрезентации «реального мира», по крайней мере в следующем слабом смысле. Возможный мир, описываемый данной теорией, должен включать черты области объектов, о которых строится теория, а отсюда следуют не только эмпирически известные черты, но также и те, которые еще не известны, но должны существовать в соответствии с моделью. Чтобы удовлетворить этому требованию, теория должна пройти некоторые проверки референциальности, касающиеся этих дополнительных черт; т. е. она должна предстать перед судом экспериментов, которые, помимо поддержки или ослабления ее претензий на референциальность, имеют непосредственным результатом увеличение количества эмпирических данных, которые он должна объяснить.
