Эти выводы были получены (как мы заметили в начале) при рассмотрении общества как глобальной системы, но мы заметили также, что общество на самом деле не таково (если даже в идеале считать его совпадающим со всем человечеством), поскольку оно не изолировано, но вписано в экосистему нашей планеты. Отсюда следует, что последовательное проведение теоретико-системного подхода не может уклониться от принятия этого в соображение. И это не чисто интеллектуальное требование. Хорошо известно, что согласно некоторым серьезным исследованиям и анализам текущего состояния нашего мира именно рост науки и технологии представляет серьезную опасность для выживания нашего вида, поскольку такой рост наносит ущерб экосистеме. А это значит, что мы действительно имеем основание продолжать применять нашу идею оптимизации, сознавая в то же самое время, что эта оптимизация насквозь зависит от отношения между социальной системой и остальной экосистемой. Говоря конкретно, это значит, что нам следует всерьез рассмотреть тезис, что технологическое развитие, поддержанное научными результатами, привело к ситуации, в которой человек находится на грани уничтожения. Это не результат «плохих способов» применения технологии, а просто результат применения науки и техники. С точки зрения экологии опасность состоит в самой научно-технической системе, а не в тех конкретных вещах, которые она сделала.
Мы могли бы, возможно, надеяться обойти этот вопрос, указав, что он не касается науки как таковой, задача которой ограничивается предоставлением объективного и надежного знания. Но именно такой была позиция защитников абсолютного «нейтралитета» науки, который, как мы показывали на всем протяжении нашего обсуждения, незащитим: наши конкретные проблемы вызваны технологическим развитием, которое в последние 150 лет непосредственно поддерживалось современной наукой; в частности, мы подчеркивали также «консубстанциальность» науки и технологии, которая, особенно в современных обществах, оправдывает выражение «технонаука» (которое мы также время от времени использовали).
Какие решения этих конкретных проблем предлагаются сегодня? Они те, какие могут быть предложены в рамках самой технонаучной системы, следуя иллюзии, будто наука и техника способны решить проблемы, созданные ими самими. Но проблемы, решением которых занимается научное знание, короткоживущие, и их решение ведет только к еще более крупным долгоживущим проблемам (загрязнение окружающей среды, рост сопротивляемости бактерий, исчезновение видов и т. д.), и это внутренне присуще самой природе науки и технологии, чьи оптика и перспективы всегда частичны и ограничены, что мы в избытке продемонстрировали в этой работе. Эта характеристика относится не только к физическим наукам и производным от их технологиям, но к науке вообще, как мы утверждали, так что мы не можем надеяться решить наши проблемы, прибегая к наукам, отличным от естественных наук, таким как, например, общественные науки. Действительно, любая наука отличается своими операциями, и у других «наук» будут другие операции по сравнению с естественными науками. Так что в этом свете, с одной стороны, современные естественные науки не более объективны, чем любая другая наука, а с другой стороны любая другая наука не более частична и ограничена, чем естественные науки.
Мы, по-видимому, попали в тупик, но это вследствие того, что мы неявно предполагали, что нет никаких рациональных средств анализа и попыток решения человеческих проблем, кроме предлагаемых наукой и технологией; и это, в конце концов, есть старая и упорная идеология позитивизма, которую мы можем назвать более современным названием сциентизма. Следовательно, возможное решение нашей проблемы может прийти от признания того, что кроме неоспоримой научной рациональности, есть и другие формы рациональности, которые, в частности, имеют более широкий охват, нежели научная рациональность, и могут помочь придать идеалу оптимизации размах применения, необходимый для действительно «глобальных» проблем, с которыми мы сталкиваемся сегодня. Мы не должны идти слишком далеко в поисках таких форм рациональности вне науки
[418], они присутствовали на протяжении всей истории человечества, и среди них есть особое поле, в котором рациональное исследование было посвящено проблемам, релевантными нашим; это поле – этика, которой мы можем приписать статус особой подсистемы в нашем теоретико-системном подходе
[419].
9.2. Наука и этика
Обсуждение и попытки разъяснений, приведенные в предыдущем разделе, образуют рамки для рассмотрения проблемы, в прошлом считавшейся чуждой философии науки, но приобретающей все большее значение в течение последних десятилетий – вопросу об отношении между наукой и этикой. Причины такого недоверия и даже противостояния такого рода проблемам в основном исторические. Особенно в англо-американской культуре «философия науки» была почти что техническим термином, обозначавшим тот конкретный способ анализа науки, который был «освящен» логическим эмпиризмом и продолжен традицией аналитической философии. Этот подход – как мы неоднократно повторяли – состоял в логико-методологическом анализе науки, рассматриваемой с по существу лингвистической точки зрения, и интересовался когнитивными аспектами науки. Общими «философскими» размышлениями о науке пренебрегали и даже считали их пустыми и бесплодными. Так что единственными ветвями философии, допущенными к участию в этом предприятии, были логика, эпистемология и некоторые фрагменты онтологии, а этика оставалась вне этих рамок
[420].
Более того, этот подход был в значительной степени разработан в рамках эмпиристской философской традиции, в которой юмовское разделение дескриптивного и нормативного было общим местом. Так что с этой точки зрения науке (которая пытается сказать, «каковы вещи») нечего делать с этикой (которая пытается сказать, «какими вещи должны быть»). И наконец, в континентальной европейской традиции упор (следуя тезису, отстаивавшемуся Максом Вебером) делался на тот факт, что наука является и должна быть «свободной от ценностей», и что суждения о ценностях запрещены в науке ради сохранения ее объективности. Поскольку моральные суждения являются образцовыми суждениями о ценностях, любой контакт науки с этикой казался незаконным и опасным. Самое большее, можно было спросить, является наука «хорошей вещью» или «плохой вещью», но в данном случае ответ казался очевидным: «сама по себе» наука вещь хорошая, но плохие люди могут иногда использовать ее «по-плохому». В предыдущем разделе мы видели, что к концу первой половины XX столетия этот оптимистический взгляд на науку начал подвергаться критике; и с тех пор законность моральных, социальных и политических суждений о науке (включая контроль над ней и ограничения ее) отстаивался со все возрастающей настойчивостью (хотя, вероятно, с небольшим эффектом). Мы ограничимся рассмотрением этического аспекта.
