9.2.1. Имеет ли смысл этика науки?
Некоторые люди выступали против предложения подвергнуть науку моральным суждениям, поскольку видели в этом предложении не только первый шаг к контролю над наукой – контролю, который не только поставил бы под угрозу свободу научного исследования, но и представляет собой незаконное внешнее воздействие на самую структуру и жизнь науки. Уже сама идея о контроле над наукой имеет этический привкус, поскольку свобода науки исторически была одним из самых значительных примеров свободы мысли, одной из выше всего ценимых идей современной цивилизации. Мысль о том, что подчинение науки моральному суждению только поставило бы под угрозу свободу научного исследования и представляет собой незаконное внешнее воздействие на структуру и жизнь науки, является выражением опасения, что признание такого внешнего воздействия навлечет риск на научную объективность, т. е. поставит под угрозу определяющую характеристику самой науки. Позволить, чтобы наука подвергалась моральным суждениям, означало бы возврат к позициям обскурантизма, когда некоторым личностям предоставлялось право цензуры интеллектуальной продукции, с тем дополнительным следствием, что мы уже не имели бы свободного доступа к надежному объективному знанию, доставляемому наукой. По этим причинам многие ученые стали защищать «нейтралитет» науки в том смысле, что наука независима и отделена (в частности) от этики. Однако различение, которое мы провели, обсуждая проблему нейтральности науки, поможет нам увидеть разницу между наукой как системой знания и наукой как человеческой деятельностью.
Рассматриваемая как система знания, наука независима и должна быть независимой от этики, поскольку высказывания допускаются в науку в предположении, что они являются или могут быть истинными, а не существует никаких «морально приемлемых» или «морально запрещенных» истин. Сегодня это звучит как нечто совершенно очевидное, но еще не так давно некоторые высказывания или теории были запрещены в Европе, причем такие запреты провозглашались во имя различных этических, религиозных и идеологических доктрин. Нынешнее положение может считаться (и на самом деле является) историческим завоеванием свободы. Однако запрет на «вмешательство» соответствует также некоторой более глубокой черте науки: условием допущения в науку некоторого высказывания является то, что оно может быть (хотя бы предполагаемо) истинным, а критериями проверки этой истинности являются определенные специализированные формы эмпирических данных и логические аргументы. Они являются также и критериями отвержения высказываний. Из этого вытекают два следствия. Первое: моральные критерии не могут допускаться при принятии или отвержении научных высказываний, неважно, расходятся ли они со специфически научными критериями или дополняют их. Это должно быть так, поскольку моральные критерии служат для отличения того, что правильно (или хорошо) от того, что неправильно (или плохо), а не того, что истинно, от того, что ложно. Поэтому моральные суждения не подходят как критерии внутринаучной приемлемости, и в этом смысле науке нечего делать с этикой. Чтобы усилить интуитивную приемлемость этого тезиса, представим себе сначала, что некто говорит: «эта математическая теорема правильна, но она противоречит моим моральным убеждениям» или «этот результат эксперимента научно здрав, но мы не можем принять его по моральным основаниям». Мы бы, конечно, не пытались убедить лицо, сделавшее эти высказывания, в том, что эти высказывания «ошибочны», а просто сказали бы, что они «бессмысленны», и, возможно, попытались убедить его/ее в этом.
Во-вторых, некоторые коллизии могут возникнуть по поводу возможности считать некоторое высказывание истинным в связи с различием критериев, принимаемых для такой оценки. Если такие споры возникают внутри науки, их можно разрешать, рассматривая различные принятые критерии объектификации, которые в нормальной ситуации влекут за собой различие «областей объектов», как мы видели, обсуждая сравнение теорий. Более сложная аргументация требуется, когда критерии, допускаемые участниками спора для проверки истинности некоторого дескриптивного высказывания, радикально различны, как, например, в тех случаях, в которых кто-то принимает в качестве возможного критерия истинности божественное откровение. В таких случаях мы можем повторить, что его («другой») дискурс не имеет отношения к научным высказываниям, чья относительная истинность (в смысле, уже объясненном нами) устанавливается на основании некоторых определенных критериев референциальности. Законность «другого» дискурса может, однако, быть принята, если можно будет показать, что его цели – не дескриптивные, а состоят в том, чтобы облегчить людям понимание некоторого «послания», прибегая к знакомым им образам, не претендующим на «буквальную истинность», и это потому, что предполагаемая референция этого дискурса не затрагивает эмпирически проверяемых «положений дел». (Классическим примером может служить принятие или отвержение коперниканской теории в эпоху Галилея.) В заключение мы утверждаем, что, в той мере, в какой речь идет о ее когнитивном аспекте, наука имеет право сохранять полную автономность и независимость при принятии своих высказываний, при этом не минимизируя ни входов, ни обратных связей, получаемых ею от ее культурной и исторической среды, которые, как мы несколько раз повторяли, составляют часть ее объективности.
9.2.2. Этика науки
Когда мы рассматриваем науку как человеческую деятельность (или сложную систему человеческих деятельностей), мы должны рассматривать ситуацию по-другому. На этом уровне компетентность этики иметь дело с наукой и уместность этических суждений о научной деятельности не могут игнорироваться и на самом деле неизбежны. На самом деле определяющая цель этики – устанавливать, когда действие человека морально правильно (или хорошо), а когда оно морально неправильно (или плохо), и разрабатывать критерии правильной формулировки таких моральных суждений. В этом отношении этика подобна науке и, подобно науке, представляет различные «теории» того, что хорошо или плохо, и различные критерии для выражения правильных этических суждений. Эти теории подвергаются логическому анализу, выдвигаются аргументы для их поддержки или критики, выдвигаются конкретные примеры и контрпримеры, роль которых подобна роли экспериментального подтверждения или опровержения в науке – разрабатывались даже аксиоматические представления этики и т. д. По этим причинам некоторые философы считают этику отдельной наукой, хотя мы и не используем эту терминологию, поскольку она на опирается на те критерии интерсубъективности, которые мы предложили как характерные для науки; вместо этого мы просто характеризуем этику как «рациональное исследование». Помимо этого признания «серьезности» не только моральных проблем, но и того, как они рассматриваются этикой, мы хотим указать здесь, что любое человеческое действие относится к законной области исследования этики, включая те действия, которые он совершает, занимаясь наукой. Действия ученых должны соблюдать фундаментальное требование этики, т. е. соответствие моральным обязанностям.
Признание этической ангажированности науки не является чем-то необычайным, хотя оно, очевидно, касается не науки в собственном смысле (которая есть абстрактное сущее, которое как таковое не совершает действий), а ученых (которые действуют конкретно). Такая моральная ангажированность выражается, на минимальном уровне, словами, что долг ученых выполнять свою работу с самым скрупулезным соблюдением методологических требований своей науки, противостоя любым соблазнам уклониться от своего долга по каким бы то ни было причинам. Это иногда называли этикой объективности
[421], и мы охотно признаем, что это – первичная обязанность ученых. Но мы не согласны, что «этика науки» сводится к этому
[422]. Не можем мы согласиться и с расширением этой позиции, состоящим в очевидном признании того, что у ученого есть также долг быть хорошим отцом, хорошим гражданином, не лгать, выполнять свои обещания и т. п. Мы утверждаем, что этические проблемы возникают и в его научной практике, независимо от того, что «научно правильно».
