Если эту ситуацию распространить на законы, понимаемые в их техническом юридическом смысле, проблема примирения свободы и регуляции удовлетворительно решается. Однако такая ситуация «идеальна», и ее трудно осуществить в случае «коллективной» деятельности, такой, как наука. Первым приближением к такой ситуации служит саморегулирование научного сообщества, внутри которого осуществляется некоторая этически чувствительная деятельность. Многие верят, что это единственная форма регулирования, совместимая со свободой науки. Это решение, однако, недостаточно по крайней мере, по двум причинам. Первая: почему некоторое конкретное научное сообщество должно иметь право решать, что хорошо и что плохо для всего общества? Более того, ученые ничем не лучше подготовлены, чем кто угодно другой, когда речь идет об установлении норм существенно морального характера. Вторая: простой саморегуляции может оказаться недостаточно для того, чтобы навязать морально правильное поведение противящимся в случае особенно неприемлемых действий. Поэтому в этом случае должно предусматриваться некоторое публично обязывающее регулирование, имеющее силу подлинного закона.
Здесь наша проблема возвращается, поскольку законы, способные «уважать нашу совесть», должны быть институциональным выражением моральных императивов; они должны возникать из публичной этики. К сожалению, сегодня у нас нет под рукой такой этики, поскольку в каждом обществе существуют разные этические убеждения, и нет морального кодекса, разделяемого всем обществом. Мы живем в плюралистических обществах, в которых свобода мысли и свобода совести – справедливо признаваемые ценности. Поэтому для лучшего приближения к нашей идеальной ситуации мы можем предложить честное сопоставление разных этических подходов. И это должно быть сделано с целью получения максимально широкого консенсуса по вопросам, подлежащим регулированию демократически выработанными законами, предоставив другие, менее неотложные и более подробные вопросы саморегулированию научных сообществ и, наконец, предоставив свободной совести отдельного ученого решение в особых частных случаях.
Не надо думать, что ответственность, о которой мы говорили, касается только ученых. Это установка, которую следует принять всем членам общества, которая соответствует, как было сказано, тому факту, что каждый гражданин берет на себя обязательство действовать в соответствии со своим долгом. Только если эта установка станет общей, сможем мы ожидать прихода той атмосферы взаимного доверия, которая будет лучшей гарантией морально правильного развития научной деятельности. Мы должны иметь или создать ситуацию, в которой каждый чувствует себя участником и уважает свой долг не вредить другим людям и чувствовать, что другие люди чувствуют тот же самый долг не вредить ему/ей. В конечном счете проблема регулирования свободной науки может найти реальное решение в распространении чувства ответственности и чувства долга в науке, которое (поддерживаемое участием всех граждан в процессе принятия решений) сделало бы это регулирование одновременно и приемлемым, и разумным. Но это проблема общественного воспитания, которой мы не можем здесь заниматься.
Глава 10. Наука и метафизика
10.1. Критерии различения
Завершая эту работу, мы хотим посвятить некоторые соображения отношениям между наукой и метафизикой – теме, всегда присутствовавшей в истории западной философии и далеко не утратившей своего внутреннего интереса в наше время, несмотря на то что в «официальной» философии науки на нее часто смотрят с подозрением. В то время как в античной и средневековой философии эти два понятия были строго связаны (и метафизика считалась даже лучшим образцом науки), в Новое время развился процесс их разделения, начавшийся в XVII столетии и завершившийся противостоянием в XX, когда взгляд на науку, предложенный позитивизмом, стал господствующим даже в умах широкой публики. Это явилось следствием изменения значения самой науки, определенного возникновения новой парадигмы познания, т. е. современных естественных наук. Принятие этой парадигмы побудило Канта задать вопрос: может ли метафизика действительно быть наукой, и он ответил на него в предположительно отрицательном смысле. Последующее развитие постепенно превратило это различие в настоящее противостояние: наука является единственной подлинной формой познания, которая может вытеснить метафизику, только борясь с ней, одолев ее. Позитивисты и неопозитивисты энергично отстаивали эту позицию, и она стала очень влиятельной. На самом деле многие люди, не разделяющие антиметафизической установки, признают, что современная наука могла начаться с «освобождения себя от метафизики» и что «метафизические вмешательства» только вредят прогрессу науки. Такова была, очевидно, позиция тех, кто выделял науке преимущественное место среди культурных и интеллектуальных проявлений (будучи более или менее «терпимым» к метафизике). Но и те, кто отдавал предпочтение в культурном и интеллектуальном плане гуманитарным наукам и философии (проявляя «терпимость» к точным и естественным наукам в практическом плане), рассматривали науку и метафизику как противоположные подходы к реальности. Меньшинство современных философов заняло более примирительную позицию, типичную для Поппера и его последователей, признававших в метафизике источник некоторых мировоззрений, способных выдвинуть полезные «предположения», способные развиться в подлинно научные «допускающие фальсификацию» гипотезы и теории. В этом случае наука оставалась самой подлинной формой познания, а метафизике предоставлялась вспомогательная роль по отношению к науке – роль, которую, однако, большинство «подлинных метафизиков» вряд ли согласилось бы принять
[425]. Соображения, кратко просуммированные выше, уже высказывались ранее в данной работе. А теперь мы намерены посмотреть, после предложенного нами детального исследования природы науки, можно ли предвидеть удовлетворительное отношение между наукой и метафизикой, в котором уважались бы законные цели обеих.
Очевидным условием методологически правильного развития предлагаемого дискурса является определение двух понятий – науки и метафизики. Мы выполним здесь это условие лишь эскизно, поскольку не хотим углубляться в анализ самых разных значений, придававшихся терминам «наука» и «метафизика» в философской традиции. Поэтому, вместо подобающего «определения» науки, мы удовлетворимся указанием некоторых ее «парадигматических примеров», т. е. естественных наук, как ими занимаются в наши дни; но в то же время мы сошлемся на те общие черты науки, рассмотренные в этой работе, которые позволили нам выработать понятие науки как «строгого и объективного знания», применимое «по аналогии» ко многим областям исследования, отличным от естественных наук.
