Более того, очень легко видеть, каким образом операциональный характер базовых условий объективности должен определить интеллектуальную природу научного объекта. Когда мы выполняем операцию, мы можем воспринимать чувствами определенные физические положения дел, такие как положения указателей на циферблатах инструментов, изменения цвета определенных реагентов и т. п. Но то, что мы приписываем объекту в результате получения этих чувственных впечатлений, – это абстрактные качества, к тому же представленные обычно числами или тому подобными математическими выражениями.
Заметим, что даже самые наглядные и непосредственные чувственные восприятия, переведенные на язык физики, внезапно становятся абстрактными признаками. Подумайте, например, о различных цветах, воспринимаемых нашими глазами как прекрасное разнообразие чувственных впечатлений, но которые для физики «становятся» просто рядом электромагнитных волн различной частоты. Следует ли нам утверждать, что к таким «цветам» физики не следует относиться серьезно? Совсем наоборот, большинство людей было бы склонно рассматривать их как «истинные» цвета, считая чувственно воспринимаемые нами цвета результатом нашей субъективности. Такая позиция ошибочна, поскольку смешивает два разных уровня: уровень «вещей» и уровень «объектов», как мы уже отмечали. Цвета как «вещи» (хотя и не как независимые существующие) воспринимаются нашими органами чувств (глазами), но по этой самой причине они не объективны и потому не входят в область науки; цвета как электромагнитные частоты распознаются инструментами и мыслятся нашими умами, и как таковые они не чувственны, но могут быть объективными. Во всяком случае, никто не может воспринимать цвета как частоты электромагнитных волн, а только думать так о них; и огромное преимущество этого состоит в том, что даже слепой, неспособный воспринимать цвета, может тем не менее знать их объективное представление, как оно задано физикой, если он изучит оптику и оптическую теорию цветов как электромагнитных частот. Это, конечно, решающий аргумент в пользу взгляда, согласно которому научные объекты на самом деле никак не связаны с чувствительностью. Этот пример говорит нам, что всякое сопротивление представлению о предметах как интеллектуальных конструкциях происходит из смешения «вещей» повседневного опыта с объектами научного исследования, и те, кто всерьез считает эту трудность возражением против интеллектуального характера научной объективности, показывают тем самым, что не знают об этом фундаментальном различии.
Конечно же, все ученые, все исследователи, выполняя некоторое множество операций, принятых в их науке, испытывают чувственные ощущения. Они видят разные цвета, читают цифры, напечатанные на лентах, записывают положения указателей и т. д. Но как только они выражают результаты этих операций объективно, все становится бесцветно и абстрактно, но в то же время разделяемым с множеством собратьев-исследователей, каждый из которых, с другой стороны, выполняя такие же операции для проверки этих результатов, обычно воссоздает чувственную картину мира, заново воплощает эти абстрактные объекты некоторым хорошо определенным чувственным образом. Но это последнее положение дел будет снова субъективным, поскольку никто не сможет воспринять восприятия нашего нового наблюдателя при выполнении им соответствующих операций, так же как никто не мог воспринимать восприятия первого исследователя.
Рассмотрев одну причину, по которой объект является чем-то определяемым посредством «абстракции», а именно причину, определяемую требованиями интерсубъктивности, мы можем перейти к рассмотрению следующей, которую мы уже начали рассматривать, когда отметили, что результатом применения операциональных критериев является то, что мы обеспечили себя абстрактными, или математическими, представлениями. То, что это так, уже является не пренебрежимым указанием на то, какого рода онтологический статус может быть приписан научному объекту; но об этом можно еще кое-что сказать. На самом деле каждая операциональная процедура обнаруживает одну-единственную черту, которая может быть приписана объекту, так что, выполнив все нужные нам операции, мы имеем множество таких черт. Однако никакой объект никакой науки не представим просто совокупностью черт; он всегда есть структурированная совокупность в том смысле, что все эти черты взаимосвязаны некоторыми математическими и/или логическими отношениями, которые не извлекаются непосредственно ни из какого инструмента, но к которым приводит интеллектуальная деятельность исследователя. Кажется ясным, что для этого мы, помимо способности формировать чувственные восприятия, должны быть наделены способностью их синтезировать. Что эти способности не могут быть идентичными, можно увидеть из того факта, что одни и те же элементы восприятия могут комбинироваться самыми разными способами. Это было выяснено уже на уровне обычных восприятий исследованиями гештальтпсихологии, но это еще яснее на уровне формирования научных понятий, где имеет место гораздо бо́льшая свобода такой «сборки элементов».
Сказанное нами кажется связанным с деликатной эпистемологической ситуацией. Речь идет о том, что различные черты, которые мы можем выразить операционально, должны рассматриваться, повидимому, как принадлежащие тому, что мы должны обозначить как «нечто», используя некоторое имя. Говоря интуитивно, можно было бы сказать, что все это очевидно, поскольку объекты всегда возникают в результате применения операциональных критериев (связанных с некоторыми специфическими точками зрения) к некоторым «вещам»; и все найденное, таким образом, должно мыслиться как принадлежащее к этим «вещам».
Это объяснение не является психологически неприемлемым и более того – может привести к важным философским соображениям касательно природы науки, но оно не слишком полезно «внутри» самой науки. Альтернативой, которую может предложить наука, является поэтому система логических связей, обеспечивающих достаточное количество сцеплений между различными изолированными чертами, выявленными в ходе рассматриваемых эмпирических или операциональных исследований. Мы называем эти связи «логическими», чтобы подвести под достаточно общую рубрику не только математические отношения, но и те нематематические типы отношений, которые можно найти в науке.
Благодаря этому вмешательству логических связей в науке впервые появляется теория, в смысле гораздо более примитивном и более фундаментальном, чем тот, который наиболее обычен в литературе. Ибо когда речь идет о теории в науке, обычно имеется в виду некоторая система высказываний, одни из которых принимаются как гипотезы, в то время как другие логически связаны с этими гипотезами и друг с другом, обеспечивая нас объяснениями, проверками и т. п. Эта концепция сама по себе верна, но более важным кажется то, что отличительной чертой теорий является то, что в игру вступает «логос» как нечто отличное от опыта, так что приходится признать, что теоретический аспект науки возникает гораздо раньше, чем на уровне собственно построения теорий. Собственно говоря, он возникает еще на уровне формирования понятий и служит предварительным условием для того усилия объяснить, которое считается самой специфической задачей теорий. Это станет ясным в дальнейшем, когда мы специально займемся собственно теориями. Пока же посмотрим просто, как, опираясь на этот факт, мы сможем разобраться в давно дискутируемом вопросе о теоретических терминах, который мы начнем рассматривать здесь, а затем подробнее в разд. 3.2
[112].
