Но мы можем сделать следующий шаг и сказать не только, что физические инструменты, такие как телескопы и амперметры, могут играть роль вещей по отношению к некоторой дисциплине, но и абстрактные объекты, такие как дифференциальные уравнения или потенциал. Мы можем это утверждать, потому что такие абстрактные «нечто» достаточно индивидуализированы, их можно распознавать и манипулировать ими, а получаемые ими результаты могут проверяться не хуже, чем результаты амперметров или других физических инструментов.
С другой стороны, абстрактные единицы, хотя они и играют роль идентифицируемых «данных» в этой специфической ситуации, могут быть поставлены под сомнение и подвергнуты исследованию в другой дисциплине, такой как математика, где они будут объектами исследования; а в случае прикладной математики они даже могут принять форму «конструктов» или «артефактов» технических устройств или приемов, специально спроектированных для применения к конкретным физически релевантным положениям дел.
Сказанное здесь о конкретных «вещах», используемых для построения теорий и определения предметных областей, можно теперь повторить в еще менее проблематичном смысле применительно к тем «вещам», которые фактически становятся объектами различных теорий. Здесь мы опять подчеркнем, что для того, чтобы некоторая единица могла играть роль «вещи», она должна быть чем-то идентифицируемым и быть такой, чтобы на нее можно было ссылаться там, где применим дискурс данной дисциплины. Это значит, что трубка, кусочек мела, книга, луна, борода Мохаммеда и т. д. могут рассматриваться как вещи, коль скоро они могут распознаваться в сообществе говорящих о них людей и служить референтами дискурса, протекающего в рамках этого сообщества. Но и здесь тоже не только конкретные материальные единицы могут играть роль «вещей». Зубная боль, чувство любви, симфония Бетховена – это тоже «вещи», поскольку они опознаются очень большим сообществом людей и могут быть референтами разнообразных дискурсов, часть которых может иметь научный характер.
Сказанное нами до сих пор показывает не только, насколько ошибочным было бы отождествлять «вещи» с так называемыми материальными телами (можно, конечно, договориться о таком словоупотреблении, но тогда мы получили бы почти бесполезное и неприменимое понятие), но и что область «вещей» сама по себе изменчива и подвержена исторической эволюции. Это не только тривиально истинно потому, что, например, такая вещь, как «Джоконда» Леонардо, не существовала, пока он ее не написал, или те вещи, которые суть автомобили, не существовали двести лет назад, когда люди еще не умели их изготавливать. Это верно также и применительно ко многим интеллектуальным конструкциям, касающимся эмпирической реальности. Этот момент непосредственно не очень ясен и заслуживает более пристального рассмотрения. Тому, кто не является заядлым платоником в философии математики, нетрудно будет принять, что, например, дифференциальных уравнений не существовало до определенного исторического периода, в который Ньютон, Лейбниц и некоторые другие математики их создали. И с того времени они начали быть «вещами» в интеллектуальной обстановке мира. Но оставим математику в стороне и спросим, например, что мы можем сказать об электрическом токе, или электрических полях, или атомах? Сегодня никто, по крайней мере принадлежащий к западной культуре, не затруднится сказать, что электрический ток – существующая «вещь», не в меньшей степени, чем его ботинки или автомобиль. Однако электричество не было «вещью» 300 лет назад, когда даже ученые не нашли еще его приемлемый теоретический образ.
Что касается двух других понятий – «электрическое поле» и «атом», – ясно, что только ученые принимают их как данные и настолько близко знакомы с ними, что рассматривают их как «вещи», в то время как для большинства людей электрические поля все еще кажутся сомнительными интеллектуальными фикциями. С другой стороны, по чисто культурным причинам, гораздо более научно сложное понятие атома в настоящее время гораздо более привычно, так что и неспециалисты рассматривают их как «вещи».
Из этих соображений можно вынести два урока. Первый – все, что получает статус «вещи» или объекта, определяется исторически, в том смысле, что от культурной или исторической ситуации, в которой возникают эти понятия, зависит возможность настолько хорошо их идентифицировать, чтобы возможен был референциальный дискурс о них. Второй – на данном этапе мы свободны от всяких онтологических предположений. Действительно, если бы кто-то сказал: конечно, электрический ток был открыт наукой не так давно, но он всегда существовал в природе, мы ответили бы, что с точки зрения обсуждаемого нами различия между «вещью» и объектом этот ток не мог бы «играть роль вещи» до того исторического времени, в которое он был явно продемонстрирован и знание о нем стало надежным.
Это, в частности, показывает, что сегодняшние научные объекты легко могут стать «вещами» повседневной жизни завтра. Это также одна из причин того, почему было бы бесполезно пытаться обнаружить различие между объектами и вещами на основе разницы между абстрактным и конкретным. Это различение не работает потому, что абстрактное сегодня может завтра стать конкретным. (Подумайте, например, о многих частицах в физике, которые долгое время были гипотетическими конструкциями, прежде чем начать «наблюдаться», после чего они стали рассматриваться в научном сообществе – а постепенно также и в более общем человеческом сообществе – как вещи). Это наблюдение важно еще по одной причине: оно подтверждает, что свойство «быть вещью» на самом деле не зависит ни от каких материальных, чувственных или конкретных черт, которые можно приписать какому-то «нечто», но только от того, чтобы этому «нечто» можно было приписать самостоятельное существование, не зависящее ни от какой конкретной теории. Например, почти все элементарные частицы в физике, когда они рассматриваются как существующие как вещи, причем в разных контекстах, фактически не получают никаких дополнительных признаков помимо тех, которые им приписываются в физических науках, так что мы описываем их как вещи теми же предикатами, какими мы описывали их как объекты. Изменилась только их роль.
Это рассмотрение должно показать, что наука изучает не только уже признанные «вещи» с разных точек зрения, делая из них объекты своего изучения, но также что она способна расширять сам мир вещей, знакомя нас с существованием вещей, о которых мы до того даже не подозревали. Это уже намек на онтологическую ангажированность науки по отношению к научным объектам.
Дискуссия по поводу вещей и объектов возвращает нас от общих соображений относительно наших «семантических рамок» к более специфическому предмету нашего исследования, к которому мы теперь вернемся.
4.2. Реальны ли научные объекты? Онтологическая сторона объективности
[190]В конце предыдущего раздела остался открытым вопрос о том, можно ли полностью объяснить «вещи» «функциональной» интерпретацией? Точнее, речь идет о том, есть ли «вещь» просто некоторая роль (а именно роль «данности» или «референциальности») или же это нечто, «снабженное ролью». В нашем обсуждении мы всегда использовали, явно или неявно, вторую интерпретацию. Но надо сказать, что мы были практически вынуждены к этому для простоты обсуждения, поскольку в общепринятой практике принято употреблять понятие вещи в онтологически ангажированном смысле. Уже довольно трудно было утверждать, что «роль» вещей просто относительна, что не стоит еще более усложнять ситуацию, поднимая дополнительные вопросы о «статусе» вещей. Но то, на что можно было не обращать внимания ради простоты первого ознакомления, не может уйти от подобающего критического исследования, которое вполне может прийти к выводу, что онтологический статус вещи не так уж надежен.
