Поэтому очевидный вопрос сейчас таков: как можем мы быть уверены, что в подобных ситуациях наше знание не является «знанием ни о чем»? Наш ответ таков: если мы различаем интенсионал и референцию, мы можем сказать, что наше знание никогда не бывает знанием ни о чем, поскольку оно всегда есть знание о каком-то интенсионале, или, если хотите, знанием о «мире значений», о каких-то ноэмах, об «абстрактных объектах». В частности, именно по этому пункту некоторые современные дискуссии о так называемых «несуществующих объектах» дали, как мы видели, весьма полезные соображения. Этот интенсионал, в свою очередь, благодаря интенциональной природе знания, так сказать, проектируется на возможный «мир референтов», и это значит, как мы объяснили в предыдущем разделе, что интенциональный акт «ищет» объекты, экземплифицирующие свойства, отношения, пропозиции, кодируемые абстрактными объектами, образующими мир интенсионалов. Но чтобы такая возможность реализовалась, должны быть учтены другие требования.
Эти референциальные требования мы обсудим позднее, а пока от набросанного здесь общего анализа вернемся к нашей специфической проблеме определения того, реальны ли научные объекты. После предшествующего анализа мы можем сказать, что есть такой смысл, в котором они (в общем неоспоримо) реальны, и именно в этом смысле научные объекты, представляющие собой структурированные множества понятий, кодирующих определенные свойства и отношения, суть по крайней мере интенсионалы и ноэмы; следовательно, они отличны от ничего и, соответственно, реальны (реальны как абстрактные объекты). Мы можем, следовательно, сосредоточить силу и вызов этого вопроса на следующем дальнейшем вопросе: являются ли научные объекты также референтами?
Наш способ формулировать этот вопрос имеет то преимущество, что позволяет разделаться с трудной и, быть может, не вполне здравой проблемой определения того, что такое «метафизическая реальность», чтобы выяснить, соответствует или не соответствует ноэма такой реальности. Другими словами, нам не нужно использовать различие между онтологией и метафизикой, представленное, например, Романом Ингарденом
[202], часто упоминаемым в ряде книг по онтологии. Это различие неявно присутствовало бы даже в идеалистической позиции, согласно которой за ноэмой ничего не существует. Действительно, утверждение, что за ноэмой ничего нет, имеет метафизический характер, поскольку оно говорит о том, что есть или чего нет в абсолютном смысле. Согласно нашей позиции, в отличие от этого (по крайней мере в случае научных объектов) существование референта отличается и не зависит от существования ноэмы на основе «критериев референциальности», которые бывают разных сортов и потому вписывают референт в разного сорта онтологии, так что он существует относительно конкретной онтологии, которая в то же самое время зависит от конкретной принятой «точки зрения» и от критериев референциальности, связанных с этой точкой зрения. Однако в силу уже упомянутой нами аналоговой природы существования это тоже подлинное существование. (Но этим вопросом мы будем специально заниматься в разделе, посвященном проблеме реализма.)
Полный ответ на вопрос, являются ли научные объекты также и референтами, будет дан в конце подробного исследования, но мы уже сейчас можем заметить, что у нас уже есть исходно здравая основа для положительного ответа на этот вопрос. Можно вспомнить, что общей чертой нашей концепции является то, что объекты вырезаются из реальности и что вещь есть по существу то, что в данной ситуации имеет право играть роль референта (т. е. того, что имеет не только интенсиональную реальность). Отсюда следует, что процесс объектификации имеет место в референциальной ситуации и происходит в строго референциальных условиях (поскольку не только «вещи», но и инструменты и операции должны быть «даны» в референциальном смысле, как мы уже объяснили). Поэтому мы уже можем сказать, что было бы абсурдным утверждать, что нечто не только известное, но даже и такое, которое должно быть известно каждому субъекту, может быть несуществующим. Это чисто априорное соображение (сводящееся к признанию самостоятельного существования «абстрактных объектов» в смысле интерсубъективности) подкрепляется замечанием, что фактические условия, в силу которых объект становится известным субъекту, имеют референциальную природу.
Но все равно, мы сказали, что у нас есть исходно здравая основа для приписывания объектам также референциальной природы. Говоря это, мы неявно указывали на тот факт, что некоторые научные объекты соответствуют теоретическим конструктам, а в таком случае неясно, как может сохраниться референциальность. Вот почему нам теперь надо посвятить специальный анализ самой проблеме референциальности
[203].
4.3. Несколько дополнительных замечаний о референции
Теперь мы хотели бы углубить анализ природы референтов и, в частности, дать объяснение и оправдание тезиса, выдвинутого нами в парадоксальном духе в разд. 4.1, где сказали, что референция представляет собой не собственно семантическую, а скорее прагматическую проблему. Существенная разница между понятиями смысла и референции становится явной при рассмотрении разных орудий, потребных нам для их обнаружения. Рассмотрим простой (но центральный) случай предиката. Чтобы определить, схватить или раскрыть смысл этого языкового выражения – не в субъективном смысле того, что мы имеем в виду, воображаем или чувствуем, употребляя его, но в смысле понимания того, что оно объективно значит (так что мы даже можем быть готовы изменить наше понимание его соответственно) – нам прежде всего (хотя, возможно, и не исключительно) нужен концептуальный анализ, т. е. интеллектуальная деятельность, направленная на понимание того, какое содержание мысли выражается понятием, обозначенным данным предикатом. Ввиду этого мы исследуем контекст этого понятия, т. е. мы смотрим, как его смысл проявляется в отношениях, поддерживаемых им с другими понятиями языка, в той мере, в какой мы это знаем
[204].
