Однако несмотря на свою, на первый взгляд, здравость, этот редукционистский тезис совершенно неоснователен. Не только потому, что он игнорирует относительность различных дискурсов (например, верно, что мы можем обойтись без использования вторичных качеств в физике, но отсюда не следует, что их можно исключить в абсолютном смысле). Фактически, легко видеть, что когда мы переходим от предикатов обыденного языка к специализированным предикатам некоторой точной науки, не происходит никакого объяснения ни в каком подобающем смысле этого слова. Рассмотрим это в контексте некоторого примера и предположим, что наши примитивные и «наивные» предикаты – названия некоторых воспринимаемых цветов, таких как красный, желтый или зеленый, а соответствующие «точные» предикаты – выражения этих цветов в форме электромагнитных волн разной длины. Допустим также, что физическая теория света как электромагнитного явления принята и известна. И что теперь, скажем, будет объяснением «красного» в терминах электромагнитного излучения? Как мы знаем, объяснить – значит дать ответ на вопрос «почему»; и в нашем случае этот вопрос может быть, например, таким: «Почему этот карандаш красный?» (Или даже, если мы хотим выражаться совсем строго: «Почему я испытываю переживание красного цвета, когда смотрю на этот карандаш при белом освещении?»)
Предполагаемое объяснение могло бы быть таким: «Этот карандаш красный (кажется красным), потому что он поглощает электромагнитные волны всякой длины, кроме длины примерно 650 нм (или 10-4 см), которые отражаются его поверхностью (достигая сетчатки вашего глаза, причем импульс доходит до вашего мозга, производя впечатление красного цвета)». Нужно действительно быть большим простаком, чтобы принять это как ответ на заданный вопрос, поскольку в нем не указывается никакой причины (даже в терминах электромагнитной теории света и физиологии зрительного восприятия), по которой эта конкретная частота должна производить впечатление красного цвета, а не, например, желтого или зеленого. Кто-нибудь мог бы надеяться преодолеть это затруднение, ответив: «Конечно, мы не можем претендовать на то, что электромагнитная теория света говорит нам, почему красный цвет соответствует длине волны примерно 650 нм, желтый – примерно 580 нм, ультрафиолетовый – примерно 400 нм и т. д.; она просто показывает нам, что красный, желтый, зеленый и другие цвета фактически соответствуют таким-то и таким-то длинам волн».
Мы ничего не имеем против такого ответа, если только отвечающий понимает, что из него следует отказ от всякой надежды на объяснение. Поскольку сказать, что нечто обстоит так, вовсе не значит объяснить, почему это так. Если мы более внимательно изучим, что фактически случилось с нашим предполагаемым объяснением, мы легко увидим, что нечто, идентифицированное (т. е. выделенное) примитивным и независимым способом, оказалось выразимым, или предицируемым (но не объяснимым!), в другом контексте (с точки зрения современной физики в отличие от точки зрения повседневного опыта) как нечто, отражающее электромагнитные волны определенной длины. Но это сводится просто к смене словаря (что также подразумевает определенный категориальный сдвиг от чувственных к интеллектуальным предикатам), а не к более глубокому ви́дению (если только наш собеседник не редукционист): и все наше предприятие выглядит очень похоже на перевод, а не на объяснение. Мы этим, конечно, не отрицаем, что благодаря таким переводам многие явления, описываемые на обычном языке, могут получить объяснение, после того, как их должным образом «объективировали» в рамках некоторой науки.
Это упоминание о переводе существенно на данном этапе нашего обсуждения, так как вводит подобающий контекст, в котором возникает проблема значения (поскольку перевод есть по существу операция установления тождества значений в разных языковых рамках). Более того, наш пример уже наводит на мысль, что разные науки могут представлять разные «контексты значения», в которых рассматривается реальность. Действительно, этот вывод не кажется слишком неожиданным, поскольку мы уже говорили о «концептуальном пространстве», определяемом каждой дисциплиной, что само не слишком далеко от понятия контекста значения. Кроме того, некоторые общие способы говорить уже указывают на такое решение, такие, как когда мы в физике говорим, что красный цвет «видится», «интерпретируется», «понимается» как электромагнитное колебание определенной частоты. Эти способы говорить типичны скорее для дискурса перевода или интерпретации значения, чем для собственно объяснения.
Но теперь мы применим к нашей проблеме нечто такое, что, по нашему мнению, является общей чертой всякого перевода с одного языка на другой, а именно то, что один из этих языков должен предоставить референцию (помимо смысла) по крайней мере немалому количеству слов, предположительно обозначающих «вещи», в то время как другой язык можно представить себе как (в нестрогом смысле) переименование референтов, «параллельных» первому языку (в дополнение к тому, что они являются «реконструкцией» смысла его слов). Например, если нам просто скажут, что итальянское слово «cane» переводится английским словом «dog», мы не получим почти никакой информации, если только не знаем, что является референтом этого слова по крайней мере в одном из этих языков. Но обратите внимание, насколько очевидно, что никто никогда не скажет, что «dog» есть объяснение «cane» на английском; это просто языковое выражение для обозначения того же самого референта, что и у итальянского слова.
Интересно отметить, что эти референты повседневного языка – «естественные роды», а не индивиды, обозначаемые собственными именами (мы не будем развивать далее это замечание; обсуждение природы естественных родов завело бы нас слишком далеко). Фактически индивиды во всех языках часто обозначаются одними и теми же именами (различия объясняются в основном фонетическими причинами), такими как Париж, Рим, Цезарь, Иисус, тогда как естественные роды обычно обозначаются терминами, которые могут быть очень разными в разных языках. Но если для того, чтобы понять значение некоторого общего термина (такого как термин, обозначающий некоторый естественный род в данном реальном языке), нам нужно также соотнести его с какими-то референтами, это значит, что и для общих терминов значение не может полностью определяться языковым контекстом. Из этого вытекают различные следствия. Во-первых, контекстная теория значения ошибочна, если понимать ее как утверждающую, что языковой контекст может полностью определить значение, поскольку это неверно не только (тривиальным образом) в случае собственных имен, но и в случае большинства общих имен; полное определение значения языковым контекстом возможно только для понятий, обозначающих чисто «абстрактные объекты», как мы видели, т. е. только в особых случаях
[207]. Во-вторых, значение нельзя приравнивать к смыслу, потому что смысл (в отличие от референции) не позволяет нам на самом деле «понять значение» слова, если мы при этом не получаем также какой-то референциальной информации (как показывает наш пример с двумя языками). В-третьих, значение не совпадает также и с референцией, не только потому, что то, что мы фактически понимаем под понятием, далеко превышает то, на что мы можем «указать» в акте референции, но также и потому, что значительная часть этого значения приходит из языкового контекста. Все эти моменты поддерживают наш тезис (на который мы намекали в разд. 4.1), согласно которому значение охватывает как смысл, так и референцию.
