4.4. Некоторые соображения об истинности
Различие между значением и референцией полезно тем, что проливает свет на спорный вопрос – проблему получения приемлемой концепции истинности. Одно лишь упоминания такой проблемы может вызвать у нашего читателя чувство дискомфорта, поскольку если бы предполагалось, что наша трактовка научной объективности должна решить этот общий вопрос прежде, чем прийти к какому-то выводу, мы могли бы распрощаться с надеждой когда-нибудь дойти до конца. Однако мы не претендуем заняться здесь самыми спорными разделами спора о природе истинности. Нам просто хотелось бы указать на некоторые, вероятно менее спорные, общие аспекты этого вопроса, которые могли бы помочь нам решить некоторые из наших проблем.
4.4.1. Адъективная и субстантивная коннотации истинности
В обычном языке понятие истинности обозначается двумя основными способами. Первый – существительным «истина», второй – прилагательным «истинный». Оба эти способа, однако, допускают разные применения. «Истина» часто применяется для обозначения чего-то вроде субстанции, т. е. чего-то, существующего per se (само по себе). Согласно этому смыслу, например, мы часто говорим, что хотели бы знать «истину» об убийстве президента Кеннеди, или даже в множественном числе об «истинах» физики, математики, христианской веры. Однако эта «субстанциалистская» концепция истины – которая может оказаться связанной с некоторыми достаточно глубокими онтологическими исходными предпосылками – не единственная возможность, остающаяся для использования «истинности»: действительно, этот термин часто используется для обозначения некоторого свойства, т. е. свойства «быть истинным».
Таким образом, мы обнаруживаем связь между субстантивным и адъективным и можем рассчитывать, что, отдав приоритет адъективному использованию (и рассматривая субстантивное использование просто как способ обозначения соответствующего абстрактного свойства), мы можем избежать какой бы то ни было онтологической ангажированности. Но это не обязательно так; все зависит от того, что мы считаем тем, о чем корректно говорить, что оно может быть или не быть истинным. В обычном языке мы находим такие выражения, как «он истинный друг», «истинный путь к счастью – такой-то и такой-то», «истинный христианин должен любить любое человеческое существо» и т. д. и т. п., и мы находим также «теория относительности истинна», «это предложение истинно» и тому подобные выражения. Первые примеры напоминают «субстанциалистский» подход в том смысле, что слово «истинно», высказывается о нескольких «нечто», которые, как ожидается, должны соответствовать некоему идеальному примеру или парадигме, которые должны действовать как некоторая онтологическая сущность, которую эти «нечто» должны реализовывать.
В последних примерах вместо этого «истинно» используется как свойство, которое может приписываться языковым выражениям, таким, как предложение или теория, т. е. чему-то, что (по крайней мере в соответствии с некоторой точкой зрения) может мыслиться как множество предложений. Мы не заинтересованы в обсуждении здесь точных признаков и возможных оправданий этих различных употреблений
[212]. Мы можем ограничиться тем, что, поскольку наш интерес здесь направлен на научное знание, а это знание, во всяком случае в значительной степени, выражается в системах предложений, нам достаточно будет ограничить свое внимание проблемой истинности предложений или пропозиций. Отсюда следует, что мы будем рассматривать адъективное значение истинности (ограниченное предложениями) как первичное, а субстантивное значение, понимаемое как обозначающее некоторое свойство, а именно свойство, которым предложение обладает, если и только если оно истинно, как вторичное. Все остальные использования будут рассматриваться как «неправильные» – не сами по себе, но в контексте нашего рассмотрения. Причина этого состоит в том, что не только кажется затруднительным придать им ясное значение вне нашего контекста, но внутри него они, безусловно, не имеют особого смысла и могут на деле приводить к определенным недоразумениям, как мы постараемся показать в дальнейшем.
4.4.2. Высказывания, предложения, пропозиции и положения дел
Наши трудности еще не полностью преодолены, когда мы решили принять использование слов «истинный» и «истина» только применительно к предложениям и пропозициям, поскольку на данном этапе мы понимаем «предложение» (в соответствии с обычным языком) как синоним «пропозиции», «высказывания», «утверждения» и тому подобных выражений. Однако в лингвистике, логике и философии языка эти выражения не рассматриваются как синонимы, и их различия используются для введения довольно тонких, но осмысленных и важных, различений. В результате возникает некоторая трудность. В литературе не достигнуто достаточно четкого согласия о значении каждого из этих терминов, и это приводит, в частности, к неясности, должно ли «истинно» высказываться о предложении, пропозиции, высказывании или о чем-то еще. Было бы бессмысленно предлагать наш собственный выбор из разных возможностей после обсуждения сильных и слабых пунктов различных возможных позиций по этому вопросу. Мы просто примем соглашение, которое, помимо выполнения необходимой задачи – зафиксировать нашу терминологию, – имеет то достоинство – как мы полагаем, – что сочетает наиболее сильные пункты самых распространенных теорий, дополняя их в более полных рамках. В частности, наше соглашение должно привести к применению нашей трехуровневой семантики, которую мы уже представили в разд. 4.1 и к которой мы еще вернемся в дискурсе, уже намеченном (в этом контексте) в разд. 4.1.4. При этом мы допустим некоторые повторения, но это сделает нынешнюю трактовку внутренне полной и позволит некоторые новые расширения.
Мы примем следующее очень распространенное различение. Предложение есть языковой конструкт, в то время как пропозиция есть концептуальное, или интеллектуальное, содержание, выражаемое этим конструктом. Однако при этом возникают следующие проблемы: следует ли отождествлять это содержание со значением предложения? Есть некоторые соображения против отождествления пропозиции со значением предложения. Например: пропозиция есть нечто такое, о чем мы говорим, что оно может быть истинно или ложно, тогда как значение есть нечто такое, о чем мы говорим, что оно может быть только ясным или неясным. Или: два предложения, такие как «Учитель Александра Великого был философом» и «Самый знаменитый ученик Платона был философом», очевидно различны, и их значения также различны, поскольку свойство быть философом высказывается в одном из них о ком-то, определяемом как учитель Александра, а в другом – о ком-то, определяемом как ученик Платона. Однако мы можем сказать, что оба предложения выражают одну и ту же пропозицию, в том смысле, что они выражают одно и то же информативное содержание благодаря тому факту, что, поскольку индивид Аристотель был и учителем Александра, и учеником Платона, оба предложения высказывают одну и ту же вещь – что Аристотель был философом.
Невзирая на эти (и другие подобные) возражения, мы предлагаем отождествлять пропозицию со смыслом предложения, открыто опираясь на наше различение значения и смысла, согласно которому смысл есть объективное мысленное содержание, представляющее только часть значения (другой частью которого является референция). Поэтому нас не беспокоит первое возражение. Верно, что смысл может быть скорее ясным или неясным, чем истинным или ложным (мы учитываем здесь общую тенденцию говорить о выражении типа «истинное значение» языкового выражения как о «некорректном»). Но мы говорим, что если (и только если) смысл языкового выражения – в нашем случае предложения – понимается ясно, мы можем зафиксировать пропозицию и потому можем спрашивать, истинно или ложно данное предложение. Это соответствует тому факту, что в нашей трехуровневой (язык, мысль и мир) семантике связь между языком и мыслью обеспечивается пониманием смысла, а коль скоро смысл понят, он составляет второй из трех полюсов этой структуры.
