4.5.2. Референциальная теория истинности
Мы попытаемся теперь сделать некоторые выводы из предшествующего изложения, чтобы лучше охарактеризовать защищаемую здесь референциальную теорию истинность по сравнению с той формой теории истинности как соответствия, которую мы считаем неадекватной. Кажущееся незыблемым основание теории соответствия можно, быть может, сконцентрировать в следующем положении: «Реальность есть то, что она есть». Можно ли усомниться в этом высказывании? Конечно, нет, но, с другой стороны, мы имеем право сказать, что для того, чтобы знать, «что́ есть реальность», ей недостаточно просто «быть»; она должна вступить в некоторое отношение с познающим субъектом. Если это знание принимает, например, формы восприятия, мышления, говорения о и т. д., мы должны сказать, что в этих разных отношениях «реальность есть то, что воспринимается», «реальность есть то, о чем думают», «реальность есть то, о чем говорят». Наивный способ понимания этих ситуаций (и причина, по которой некоторые их боятся) воображает, что они, так сказать, изменяют или деформируют реальность. Это столь же наивно, что и воображать, что М деформируется, будучи рассмотрена в отношении «быть матерью Y», или что стул деформируется, будучи рассмотрен в отношении к тому, кто на нем сидит. Напротив, недраматическая ситуация состоит в том, что в рамках отношения восприятия определенная реальность не может не быть множеством воспринимаемых признаков; в рамках отношения «говорения о» она не может не быть множеством предикатов и т. д.
В чем же тогда трудность? Некоторые могут видеть ее в том, что мы должны были бы сказать, например, в трех упомянутых выше ситуациях, что у реальности есть воспринимаемые признаки, что она является объектом некоторых мыслей, получает некоторые предикаты. К сожалению, эта трудность есть не что иное, как еще одно выражение эпистемологического дуализма, такое же беспричинное и незащитимое, как и сам эпистемологический дуализм. Используя прежний пример, укажем, что аналогичная ситуация должна была бы помешать нам сказать, что Х мать Y или что Y сидит на стуле, а вместо этого утверждать, что Х имеет свойство материнства по отношению к Y и т. д. Как следствие, мы должны говорить что некоторая реальность есть множество восприятий (т. е. красная, круглая, гладкая и т. д.) в рамках контекста восприятия, так же как Х есть мать, брат, богат, молод и т. д. согласно различным отношениям, в которые он вступает с людьми, вещами и т. д.
Поскольку здесь мы специально интересуемся отношением истинности, мы вполне можем сказать, что, поскольку это отношение выразимо как отношение между предложениями и реальностью, реальность есть – постольку, поскольку речь идет об этом отношении – совокупность всех референтов всех языковых черт, составляющих все возможные предложения вообще. Можно видеть, что, таким образом, эта ситуация, очерченная нами в другом месте по отношению к научным объектам, является очень общей. То, что известно, всегда известно как связка атрибутов. В случае научных объектов разница состоит по существу в том, что они представляют собой связки выбранных атрибутов, отнесенных к некоторым стандартизованным операциональным процедурам, наделяющим их особыми преимуществами, с которыми мы уже знакомы.
Отметим в явном виде, что весь проведенный здесь дискурс касается определения истинности, или структуры истинности, но – пока что – не берет на себя указание критериев истинности. Поэтому наш анализ совместим в принципе с несколькими различными доктринами на этот счет (т. е. с доктринами о том, как убедиться, соответствует ли и каким образом некоторое предложение своему предполагаемому референту). Теория истинности как когерентности может считать этими критериями некоторые логические соотношения между уже установленными предложениями; теория истинности как принятия (acceptance theory of truth) может относить их к социокультурным соглашениям, теория прагматизма может отождествлять их с полезностью и т. д. Что же касается нас, мы уже указали один базовый критерий референциальности, представленный операциями, а теперь мы подготовили необходимые элементы для исследования также и второго критерия, вложенного в структуру самой истинности. Теперь мы перейдем к анализу этих критериев
[240].
4.5.3. Референциальность и операциональность
В предшествующем анализе уже содержатся некоторые полезные элементы. Первый из них, в неявном виде непосредственно присутствующий в признании реляционной природы истинности, состоит в том, что попросту не имеет смысла говорить о некотором предложении, что оно истинно (или ложно), не добавив, «о чем» оно объявляется истинным
[241]. Другими словами, предложение всегда истинно или ложно «о чем-то».
Хотя это требование и кажется очевидным, в повседневной речи мы никогда не следуем этому правилу, а вместо этого спонтанно склоняемся к мысли, что предложение истинно и ложно в себе. Почему мы так думаем? Потому что здравый смысл легко склоняется к спонтанному реализму, в том смысле, что он кажется убежденным в том, что существует абсолютная, устойчивая и хорошо определенная реальность, стоящая перед нами, являющаяся неявным (но неизбежным и необходимым) референтом каждого предложения, независимо от конкретных условий и контекстов, в которых находится предложение. Поэтому все предложения предполагаются истинными или ложными «об» этой реальности, так что не будет вреда, если о ней вообще не упоминать. Это, однако, происходит потому, что мы не осознаем, что эта «общая» реальность на самом деле есть частичная область референтов, доступных через критерии, вложенные в контекст нашей нынешней обычной жизни.
Мы уже видели, насколько незащитимо это молчаливое убеждение, и мы не будем повторять уже приведенных аргументов. Поэтому мы будем предполагать, что каждый дискурс, претендующий считаться истинным, должен, по крайней мере в разумной степени, уточнить то, что мы уже назвали его «областью дискурса», и что мы можем также назвать, в силу сказанного с тех пор, его «областью референции».
Из этого легко вывести как следствие «относительность» истинности, к которой мы скоро вернемся в этом разделе. Но пока мы хотели бы подчеркнуть, что если мы относимся к этой релятивизации (которую нам, возможно, лучше было бы назвать ограничением) понятия истинности, мы можем, критически и корректно, вернуться к той базовой интуиции, которой Тарский объявил себя готовым следовать, когда предложил свое определение истинности, и которую (как мы подтвердили, цитируя некоторые фрагменты из его монографии 1933 и статьи 1944 гг.) он назвал «соответствием реальности» в том смысле, в каком мы говорим «положение дел таково, и положение дел действительно таково»
[242].
