4.5.5. Приемлемая версия теории истинности как соответствия
То, что мы сейчас сказали, – это еще один способ подчеркнуть «относительность» истины. Истинность предложений относительна к их создателям истины. В то же самое время это способ признания того, что из этой относительности вовсе не следует, что истинность онтологически не ангажирована. Совершенно наоборот, из относительной истины следует существование того, что делает истинные высказывания истинными. Мы говорим, что в этой простой позиции мы можем увидеть приемлемую версию теории истинности как соответствия, и вкратце укажем, почему она приемлема.
Во-первых, она не страдает от странного предрассудка, упомянутого в начале этого раздела и состоящего в воображении реальности «в себе», которая, с одной стороны, должна иметь фиксированную внутреннюю структуру, независимую и не поддающуюся воздействию языка и мысли, а с другой стороны – быть такой, чтобы отражаться в мысли и языке. Мы не будем повторять здесь нашу критику этой концепции, а вместо этого подчеркнем, что, с нашей точки зрения, реальность может быть познана (особенно наукой) благодаря вмешательству людей. Но это вмешательство приводит к определению атрибутов, познающихся по мере того, как они выводятся на свет и, в то же самое время, являющихся теми фактическими аспектами реальности, которые эффективно познаются посредством некоторого конкретного вмешательства. При других условиях реальность проявилась бы в других аспектах или в форме других атрибутов, но они тоже были бы реальными. Поэтому предложение, содержащее только определенные предикаты, в свою очередь обозначающие определенные атрибуты, ссылается не на неопределенную реальность как таковую, но исключительно на положение дел, характеризуемое связанными с этим атрибутами и тем, как они структурированы. Когда предложение истинно, это значит, что оказывается, на основании принятых процедур проверки, что положение дел, являющееся референтом этого предложения, имеет место
[256]. Поскольку положение дел принадлежит реальности (является истинным), мы можем сказать, что в этом случае пропозиция соответствует реальности, не – повторяем – реальности вообще, или Большому факту, но ограниченной порции реальности, образуемой положением дел, к которому происходит отсылка.
То, что мы сказали, уже отвергает как несоответствующий тот «картинный» взгляд на теорию соответствия, согласно которому язык и мышление обеспечивают некоторого рода удвоение реальности в форме представления (репрезентации)
[257]. Даже Фреге, который был «реалистом» со многих точек зрения, говорил, что «факты» – это истинные мысли, однако открыто включал факты в область смысла, а не референции. Они не принадлежат миру, и их истинность не может рассматриваться и как что-то подобное соответствию внешнему миру. Соответствие, говорил Фреге, может существовать между картиной и конкретным объектом, таким как Кельнский собор, но ничего подобного нельзя себе представить для мысли, даже для истинной мысли
[258]. Ясно поэтому, что одной из причин для отказа от теории соответствия может быть то, что она понимается в этом «картинном» смысле. Однако это ни в коем случае не ее самый очевидный смысл и во всяком случае не тот, который мы отстаиваем. Из того, что мы сказали, ясно, что любая пропозиция ссылается только на некоторый бесконечно-малый фрагмент реальности, причем не «картинным» образом, а просто выражая некоторые конкретные атрибуты, экземплифицируемые лишь в определенных конкретных обстоятельствах.
Эта «слабая» претензия нашей теории соответствия также развеивает неудачное впечатление, которое может связываться с понятием соответствия и может быть выражено как претензия на то, что истинные предложения характеризуются некоторого рода «поточечным» (взаимно-однозначным) соответствием их элементов и внутренней структуры элементам и структуре реальности. Такова была концепция логического атомизма (и частично витгенштейновского «Трактата»), но это же было его слабостью, так же, как и причиной того, что он был оставлен его первоначальными сторонниками. Необоснованным было не только (и может быть не столько) предположение, что внутренняя структура фактов может отражаться «логической» структурой языка, сколько, казалось бы, менее произвольное допущение, что существуют «сложные факты», так же как существуют сложные предложения
[259]. Наша концепция не разделяет эту интерпретацию соответствия, поскольку процедуры, позволяющие нам устанавливать референциальность, – не логические, а операциональные. Выполняя их, мы следуем, так сказать, схемам фактов, а не схемам языка
[260], даже когда мы используем язык для их описания и даже когда мы использовали язык и логические вводы для установления того, какие предложения мы хотим проверить.
Создается впечатление, что остается только одно возражение, выдвигаемое иногда против идеи соответствия предложений положениям дел, или фактам, возражение (которое мы уже вкратце обсуждали), что одно и то же истинное предложение влечет бесконечное число других предложений. Следовательно, если некоторое реальное положение дел, или факт, должно соответствовать каждому истинному предложению, мы имели бы бесконечное число конкретных фактов для каждого истинного предложения, что нелепо
[261]. Рассмотрим сначала предложения, логически эквивалентные некоторому конкретному истинному предложению. В этом случае никаких проблем не возникает, поскольку (и теперь мы видим, что это было заслугой логического атомизма, что он прояснил это обстоятельство) логические отношения не создают никаких новых атрибутов. Логически эквивалентные предложения «соответствуют» одному и тому же положению дел. Что же касается неэквивалентных предложений, которые могут следовать из некоторого истинного предложения, то надо подчеркнуть, что они не умножают субстанций (что могло бы быть нежелательным с некоторых точек зрения), но только способны умножить признания многих положений дел, в которые входят субстанции. В принципе одна-единственная субстанция может обладать потенциально бесконечным числом атрибутов (т. е. в ней может существовать очень много «моментов»), все еще оставаясь одной. Сократ может быть белым, музыкантом, мужем, учителем Платона, гражданином Афин и т. д., не порождая никаких следствий, противоречащих интуиции. Все эти положения дел, хоть и конкретны и реальны (поскольку они конкретно проверяемы и ни одно из них не может быть утверждаемо только на основе логического или лингвистического анализа), могут быть «добавлены» к Сократу, не порождая никаких онтологических проблем.
