Им пришлось с уважением отнестись к происходившим в нем переменам: если соглашался ехать в Тамаулипас, тем лучше. Если же нет, некоторое время они его упрашивали, но затем оставляли в покое. Если он желает жить под одной крышей с пчелами, они не станут препятствовать. Как бы ни расхваливал отец преимущества ульев, которые доставили из Соединенных Штатов, ему не удалось убедить Симонопио, что в них пчелам будет лучше. Мальчик благодарно принял подарок, оценив папину щедрость, но в результате пчелы так и остались в тесной комнатушке шесть на шесть, которую делили с ребенком и которая прежде служила хранилищем для всяческой рухляди. Интересно, о чем думал отец? Неужели полагал, что, если ульи поставить рядом, пчелы немедленно в них переберутся, покинув старое жилье, в котором прожили десять лет? Тщетные надежды. Чтобы пчелам захотелось поселиться где-то в другом месте, их об этом должен попросить Симонопио, который никогда бы не сделал этого по собственной воле.
Как бы то ни было, родители неплохо пережили ту зиму, в целом благополучную и безбедную, чуть меньше беспокоясь за своего крестника, который держался в относительной близости к дому. Но, вообразив, что Симонопио навсегда отказался от блуждания по горным тропинкам, они ошибались: с первым весенним вылетом пчел Симонопио исчез.
37
Вот уже много дней подряд костями, мышцами и носом он чувствовал: зиме пришел конец. Днем раньше пчелы предупредили его своим суматошным жужжанием: завтра, завтра, завтра. Завтра они снова покинут свое убежище, как это случалось каждую весну. Завтра зима кончится. Завтра возобновится их жизненный цикл, а вместе с ним и странствия Симонопио.
Эта зима не была такой унылой, как предыдущая. Когда холода немного смягчились, пчелы начали вылетать почаще, без цели, без воодушевления, просто чтобы составить ему компанию. Словно забыв на несколько месяцев, что жизнь их сообщества зависит от ежедневных весенних вылетов. Они летали ради удовольствия, прерывали полет где придется и поворачивали домой. Они знали, что особых дел у них нет. Однако скоро их позовет работа, и они откликнутся с радостью. В тот временной промежуток между осенью и следующей весной единственной заботой пчел, помимо согревания своим телом сот, которые им предстояло передать следующему поколению, был Симонопио.
В ту зиму Симонопио не позволял себе слишком расслабиться. Он знал, что с течением времени опасность, которую представлял собой Эспирикуэта, не уменьшилась и было бы непростительной ошибкой махнуть на нее рукой. Странствуя по горам весь прошлый год, он не позволял себе забыть ужас, который вызывал в нем этот человек. Наоборот, он подкармливал этот ужас, он его взращивал. Как бы беспечно ни проходили дни, он не допускал самоуспокоения и не стремился избавиться от ответственности, которая легла на него как на первого и единственного человека, знавшего, что на самом деле Эспирикуэта – койот. Койот, которого Симонопио намеренно не видел с того дня, как в первый и последний раз ступил на его землю.
Симонопио сожалел о том, что расстраивает крестного, появляясь дома лишь изредка. Сожалел он и о прошлогодней весенней ночи, когда отсиживался в импровизированном лагере, а семья так всполошилась, что отправила на его поиски целый отряд. На самом же деле Симонопио никуда не уходил. Он всего лишь решил испытать свою храбрость, впервые проведя ночь в ближайшем лесу, и рассчитывал в любой момент вернуться домой, если недостанет отваги. Он ожидал, что ощутит ужас, однако вовсе не из-за него не мог уснуть: он скучал по своей постели, потому что ни разу в жизни не спал вдали от дома. Как вдруг, сидя без сна, услышал вдалеке шаги наскоро собранного отряда. Затем встревоженные речи. В голосе крестного звучало отчаяние: тот призывал спасателей разделиться на группы и разбрестись по лесу, призывая Симонопио.
Он уже готов был откликнуться, как вдруг среди остальных увидел молча бредущего Эспирикуэту. Он не хотел его видеть, не хотел чувствовать на себе при встрече его тяжелый взгляд. Симонопио спрятался в кустах, наспех разбросав и попрятав остатки своего крошечного лагеря. Из укрытия он видел, как спасатели удаляются. Эспирикуэта отстал от остальных, окликнул его по имени и замер. Он стоял всего в нескольких шагах от Симонопио. Мальчик закрыл глаза: он знал, как неумолимо притягивает сила взгляда. Мгновение, показавшееся ему нескончаемым, Эспирикуэта к чему-то прислушивался. Симонопио тоже замер, стараясь не дышать, наконец койот вслед за другими побрел назад к дому: крестный велел прекратить поиски в темноте, намереваясь продолжить их при свете дня.
Симонопио просидел в укрытии всю ночь. С первыми лучами рассвета, не дожидаясь, пока спасатели продолжат поиски, он возвратился. Ему хотелось зарыдать, чтобы выплакать слезы, которые не мог позволить себе крестный, но он сдержался, обнял его и так постоял некоторое время, пока не почувствовал, что мир возвращается в тело Франсиско Моралеса.
Симонопио хотелось объяснить причины своего исчезновения, но он знал, что, даже если правильно все сформулировать и подобрать нужные слова, его не поймут; он не мог объяснить, как важно для него преследовать пчел и добраться до конечной точки их пути. Даже зимой, когда вылеты пчел прекращались, он не мог позволить себе роскошь расслабиться и отдохнуть, а значит, утратить наработанное. Он надеялся, что к концу зимы ноги его не забудут каждую трещину и каждый камень на дорогах, а дороги не забудут его. Иногда он позволял себе и дни отдыха. В такие дни они с Франсиско Моралесом ездили на ранчо. Или же он один отправлялся в горы, стараясь вернуться вовремя, чтобы к вечеру встретить крестного на дороге. Случалось, забирался очень далеко и поджидал крестную в том месте, которое так ее опечалило и где земля до сих пор хранила следы давнишней междоусобицы. Но к вечеру всякий раз возвращался, чтобы переночевать с пчелами, чего почти не позволял себе в жаркие месяцы.
Благодаря проделанному в стене окошку, а заодно и терпению Симонопио в жаркие летние дни затхлый запах практически выветрился. Зимой, когда окно было накрепко заперто, в комнате ощущался лишь аромат пчелиных сот. Симонопио думал о том, что он и его пчелы дышат одним воздухом. Это утешало: он жил под защитой и покровительством нерушимого сообщества. Под пчелиным потолком спалось спокойно и крепко. Во сне его тело росло. Об этом сообщали брюки, которые будто бы уменьшались сами по себе, и нывшие в поношенных ботинках пальцы ног. Всякий раз, когда крестная заходила в сарай, чтобы занести новые ботинки или снять мерки для новых брюк, она говорила: «Ого, Симонопио, продолжай такими же темпами, и через месяц станешь выше меня!»
Расти ему нравилось. Было приятно, что другие замечают, как с возрастом меняется его тело. Но больше всего ему хотелось, чтобы об этом прослышал койот. Как только настала полноценная весна, он возобновил свои странствия по горам. Его возмужавшее и потяжелевшее тело преодолевало большее расстояние за меньшее количество времени. Добраться до точки, с которой он видел крестную, следовавшую в Монтеррей или обратно в Линарес, не требовало от него больше непомерных усилий, и останавливался он лишь затем, чтобы увидеть, как Беатрис проезжает на поезде. Он надеялся, что и она видит его.
