В свободные дни он шел куда глаза глядят. С каждым разом забирался все дальше, подбадриваемый пчелами. «Еще немного, не останавливайся, уже близко», – жужжали они. Ночи проводил в полном одиночестве: пчелы не умели ночевать под открытым небом. Чтобы вылететь на другой день с первыми лучами солнца, им приходилось возвращаться в улей с вечера. Собираясь ночевать вдали от дома, Симонопио тщательно выбирал место для стоянки. С помощью кремня, подаренного крестным, разжигал костер, но не ради тепла, а чтобы предупреждать диких животных, в изобилии населявших окрестности: полянка занята. Ужинал смесью овса и меда. Запивал водой из фляжки, затем расстилал спальный мешок и залезал внутрь, представляя, что это его шкура, хранящая аромат тела. Рукой, покрытой мозолями от постоянного использования мачете, с помощью которого прокладывал себе дорогу в зарослях, он поглаживал, как талисман, рукоятку ножа, подаренного крестным. А потом засыпал, вспоминая истории, хранившиеся у него в памяти, особенно те, где главным героем был лев, а львом был он сам, Симонопио. Свирепым львом из собственных фантазий, а не тем, умершим еще при жизни, которого он видел в цирке Монтеррея.
Наутро он просыпался бодрым и готовым продолжить поиски. Однако именно в тот день его не разбудило, как обычно, затекшее во сне тело. Разбудил непонятный, притягательный и острый аромат, который плавал в воздухе, принесенный утренним ветерком, а может, крылышками пчел. И тут его осенило: это и есть то, что заставляло пчел ежедневно проделывать долгое путешествие. Это и было то самое сокровище: сейчас он его увидит и впервые к нему прикоснется.
Вопреки сложившейся привычке опытного путешественника снаряжение Симонопио оставил на месте ночевки, захватив с собой лишь мачете. Без него не обойтись. А теперь – как можно скорее добраться до конца странствий. Он прокладывал себе путь сквозь чащу кустарников. Острое мачете свистело из стороны в сторону как маятник, его ритм завораживал. Обзор загораживала одна колючая ветка, затем другая, затем еще одна, пока веток не осталось вовсе: перед ним было сокровище – место, куда стремились пчелы, место, где они его уже поджидали. «Любуйся. Касайся. Вдыхай. Бери. Забирай. Забирай. Быстро». И он послушался.
38
Шли последние дни ярмарки в Вильясеке, и Франсиско был благодарен за хорошую погоду, продержавшуюся всю праздничную неделю. Они воспользовались праздником, чтобы обручить Кармен и Антонио.
В тот день они устроили обед для семьи жениха и свидетелей, прибывших в Линарес из Монтеррея специально, чтобы присутствовать на законной церемонии, которая закончилась раньше запланированного часа и без каких-либо досадных сюрпризов. Новый отец Педро, не так давно покинувший Сальтильо, чтобы занять место старого – точнее, покойного – отца Педро, был очень доволен небольшой частной беседой с участием жениха, невесты и свидетелей, заявив, что не видит препятствий для того, чтобы свадьбу сыграли этим же летом. Когда формальности остались позади, Франсиско пригласил отца Педро на обед. Последний принял приглашение с превеликой радостью: он прибыл в Линарес недавно, но быстро смекнул, что мало чего добьется без поддержки семей аболенго и общества первого класса, как называли его в здешних местах, а потому не упускал возможности получше узнать людей, в особенности нужных людей. Помимо прочего, ему наскучила безвкусная еда, которую ежедневно стряпала донья Инес. Сегодня он отведает кухню доньи Матильды в доме Моралесов-Кортесов.
За месяцы помолвки их дочери Франсиско и Беатрис не раз наведывались в Монтеррей и установили с родителями жениха самые теплые отношения. Теперь, сидя за двумя сдвинутыми вплотную столами в тени огромного дерева пекан, росшего возле дома, общество наслаждалось погожим деньком, попивая кофе и закусывая томленой тыквой и шариками из кахеты с орехами, которые специально ради такого случая приготовила донья Синфороса. Беседа текла сама собой, и никто не спешил заканчивать приятнейший вечер. Молодежь за отдельным столом веселилась от души. Франсиско поглядывал на молодых с завистью, втайне желая пересесть за их столик, чтобы хоть на мгновение вспомнить, что значит жить безмятежно, и хоть на мгновение забыть, что, несмотря на всю прелесть настоящего – изысканная еда, холодное пиво, виски со льдом, отличная погода, душевная компания, – этой весной ему грозит неизбежная потеря значительной части своих земель.
Франсиско делал все возможное, чтобы проявить гостеприимство: участвовал в беседе, смеялся в нужный момент. Произнес прочувствованный тост за молодых. Выпил и за будущих сватов. Похвалил Беатрис за ужин, а свекровь за десерт и даже терпеливо выслушал нового отца Педро: тот просил его поддержки, чтобы расширить церковные школы для мальчиков и для девочек.
– Нельзя посылать детей учиться в обычные сельские школы, сеньор Моралес, правительство не учит в них ничему хорошему, кроме забвения Бога и его заповедей, – говорил священник, отлично зная, что детей своих батраков семья Кортес-Моралес отправляет в церковные школы.
– Да, святой отец, я подумаю… – отвечал Франсиско.
На самом деле Франсиско Моралес был пламенным сторонником образования. Он бы с радостью занялся этим делом лично, воодушевленный добрыми намерениями священника. Но позволить себе этого он не мог: неизвестно, найдется ли у него в обозримом будущем время заниматься новым проектом. К тому же он не знал, хватит ли денег. И сохранит ли он вообще землю. В тот день, сидя в тени ореха пекан, Франсиско Моралес не знал ровным счетом ничего.
Изредка отвлекаясь от светской беседы, Беатрис поглядывала на него, вопрошая взглядом: «Что случилось?» В его глазах Беатрис прочитала ответ: «Не беспокойся, все хорошо». А потом взгляд Франсиско снова и снова рассеянно блуждал, невольно, но с тоской возвращаясь к столу, за которым сидела молодежь.
Как и следовало ожидать, молодые находились в центре всеобщего внимания, лишь Консуэло и Мигель, младший брат Антонио, были заняты иным – их взгляды были обращены исключительно друг на друга. Да, Франсиско завидовал. Он помнил влюбленные взгляды, которыми они когда-то обменивались с Беатрис. Конечно, любовь никуда не делась, но взгляды они отложили до лучших времен, потому что жизнь берет свое, рутина занимает все помыслы, а война не оставляет ни сил, ни времени для любования друг другом. Он вновь перевел глаза на Беатрис, требуя повиноваться силе своего взгляда и посмотреть в ответ, но она не откликнулась, обсуждая со свекровью детали предстоящей свадьбы.
Тут Франсиско с удивлением заметил, что к ним приближается Симонопио. Вот уже несколько дней никто его не видел. Вокруг мальчика вились сотни пчел. Вид он имел потрепанный, весь в царапинах и ссадинах, чумазый, волосы взъерошенные и жесткие от грязи, однако походка его была решительной, а улыбка такой широкой, такой сияющей, что светилась даже в глазах. Во взгляде Франсиско Симонопио прочитал: «Ты пришел, ты здесь». – «Да, я вернулся», – словно ответил мальчик, глядя на крестного.
Когда монтеррейские дамы всмотрелись и поняли, что за облако окутывает бредущего в их сторону ребенка, они по очереди вскрикнули, вскочили с места и отбежали в сторону подальше от угрозы, размахивая веерами с такой силой, словно стали жертвами воздушного налета. Гости знали о крестнике Моралесов-Кортесов, однако никто не сообщил им о его причудах. Увидев, как Беатрис и Франсиско бросились навстречу мальчику, будто закутанному в одеяло из пчел, они чрезвычайно удивились.
