Впервые за долгое время Беатрис видела Франсиско по-настоящему захваченным работой. Это были хорошие дни: муж верил в то, что избрал правильный путь для спасения своей собственности. Она бы хотела, чтобы так продолжалось и дальше, но мечты есть мечты. Франсиско не были свойственны высокомерие и самонадеянность, заставлявшие думать, что решение всех проблем заключается в резкой смене направления деятельности. Франсиско был реалистом. Случалось, им вновь овладевала печаль: сторонники аграрной реформы по-прежнему рыскали по округе, и за то время, пока он реализовывал свои дорогостояще проекты, ему так и не удалось обезопасить имущество семьи. Он знал, что на это уйдут годы.
Как-то ночью, лежа под простынями, он сказал:
– Такое впечатление, что я участвую в забеге, который пока выигрываю. Но путь неблизкий и очень тяжелый. Чувствую, как мне наступают на пятки. И, честно говоря, я устал.
– Раз устал, я буду тебе помогать.
41
Ритмичное постукивание колес по рельсам в конце концов усыпило Беатрис, утомленную обратной дорогой: впервые она уснула на пути между Линаресом и Монтерреем. Она не проснулась, когда мимо прошел контролер, решивший не тревожить знакомую пассажирку, постоянно ездившую этим поездом. Не проснулась она и в тот миг, когда поезд остановился в Монтеморелосе и в него сели новые пассажиры. Она спала так крепко, что не видела, как мимо проплывают склоны Альты, – не припала, как обычно, к окну, не заметила отсутствия Симонопио, а вместе с тем и легкого, но настойчивого шевеления у себя в животе. По прибытии в Линарес контролер осмелился ее разбудить.
– Прибыли, сеньора.
Ошарашенная, все еще сонная, смущенная тем, что уснула на людях, Беатрис открыла глаза и поняла, что она и вправду в Линаресе. Она взяла сумочку. Носильщик помог ей с багажом. Как хорошо, подумала она с благодарностью: если бы заниматься поклажей пришлось ей самой, она бы оставила ее в поезде – сил у нее не было. Хотелось одного: домой, в кровать, уснуть.
Все это беспокоило Беатрис. Сначала она надеялась, что подобная хроническая усталость – обычное следствие возраста, а утрата интереса к различным видам деятельности, которым еще в недавнем прошлом она с удовольствием и всецело предавалась, для бабушки в порядке вещей. Однако все ее подруги были приблизительно ее возраста – кто-то помладше, кто-то постарше, – но в них она такого упадка сил не замечала.
Она почувствовала комок в животе. Одна из ее бабушек умерла молодой от анемии, которая поначалу выражалась в упадке телесных и душевных сил. Она надеялась, что болезнь не перешла к ней по наследству, тем не менее так могли проявляться начальные симптомы. На следующей неделе она запишется к доктору. Беатрис не хотела расстраивать Франсиско, но невозможно было и дальше игнорировать скверное самочувствие. Если поставят плохой диагноз, надо будет действовать, не теряя времени.
Выйдя из поезда, она с удивлением увидела Симонопио, встречавшего ее широкой улыбкой. Ему не было и двенадцати, но, присмотревшись, Беатрис отметила, что за последнюю неделю он еще сильнее вытянулся.
– Что ты ел тут без меня? Растешь как на дрожжах!
Симонопио подошел ближе. Всего двенадцать лет, а ростом выше Беатрис! Она испытала гордость за мальчика, но одновременно почувствовала себя старой как никогда. Ей казалось, что он лишь вчера прибыл к ним новорожденным младенцем, завернутым в шаль и пчелиную мантию. А сейчас – только взгляните – настоящий мужчина!
Она удивилась, когда Симонопио принял приглашение Франсиско и они вместе отправились в Калифорнию. За сборами мужа и крестника Беатрис наблюдала недоверчиво, втайне опасаясь, что Симонопио не вынесет столь долгую поездку, но мальчик вернулся как ни в чем не бывало, как будто за месяц отсутствия, повсюду сопровождая крестного, сделался прежним Симонопио, каким был еще до странствий по горам. Правда, временами в глазах у него проскальзывал взгляд, не соответствующий ни возрасту, ни обстановке и так расстраивавший Беатрис. Казалось, на миг из Симонопио выглядывал пленник, который томится у него внутри, и весь облик его мгновенно и неумолимо менялся, а сам мальчик – тот, кем он все еще был, – брал себя в руки, чтобы загнать его обратно.
Франсиско слал Беатрис телеграммы и письма, стараясь держать в курсе своих дел, но не уточняя, когда вернется. Из этих писем она узнавала, что Симонопио с удовольствием знакомится с новыми местами, а чужой язык нисколько ему не мешает – он пытается понять незнакомую речь вовсе без языка. Он сопровождал Франсиско повсюду, блуждал по плантациям, засаженным молодыми деревьями ряд за рядом, выбирая от имени своих пчел и помечая красной лентой саженцы, которым вскоре предстояло совершить долгое путешествие в Линарес.
В первый день батраки удивлялись тому, что господин так почтительно относится к сопровождающему его ребенку.
– Неужели вы разрешите мальчику выбирать деревья?
– Если бы вы его знали, вам бы стало ясно, почему я так делаю.
Франсиско пустился в путешествие исходя из идеи, что деревья будут принадлежать тому, кто за них платит, – таковы условия любой сделки. И если платит он, то со временем деревья будут расти на его земле и выгоду от урожая также получит он. Но стоило ему отправиться в поездку и увидеть восторг Симонопио, которому страшно нравилось их путешествие на север, в другой конец континента, у него родилась новая идея, не казавшаяся ему такой уж странной, хотя он бы не стал делиться ею ни с кем, кроме жены: эти деревья будут принадлежать Симонопио и его пчелам. Никто лучше крестника не знал, какие деревья лучше перенесут путешествие и приспособятся к новой земле, чтобы приносить пчелам больше цветов, а Франсиско – больше плодов. Вот почему он разрешал Симонопио выбирать деревья, отказываясь от побегов, что выглядели вполне здоровыми и усыпанными листьями, и останавливаясь на других, которые на первый взгляд казались чахлыми и голыми. Симонопио знал, что делает, и Франсиско, доверившись его чутью, полностью положился на него, не обращая внимания на то, что говорят гринго.
Те ни разу в жизни не видели кого-то, похожего на его крестника: в первый же визит на плантацию апельсиновых деревьев Симонопио подружился с калифорнийскими пчелами, которые вели себя с ним как лучшие друзья. Вскоре у него появилось прозвище «заклинатель пчел». Франсиско знал, что пчелы с первого взгляда поняли: в Симонопио они встретили родственное, если не равное существо, и его не удивило, когда сотни пчел в мгновение ока бросили свои повседневные заботы, прилетели к крестнику и облепили с головы до ног, покрыв все его тело шевелящимся одеялом: они приветствовали его. Хозяина плантаций чуть не хватил удар – так испугала его эта внезапная, непредвиденная и ничем не мотивированная атака. Однако Франсиско утешил его, прежде чем тот приказал окатить мальчика и его жужжащее покрывало водой из шланга под высоким давлением.
– Подожди. Смотри.
Ко всеобщему изумлению, едва Симонопио поднял руку, пчелы мигом поднялись в воздух и умчались прочь, как одна, оставив мальчика живым и невредимым. С тех пор Симонопио ни разу не оставался в одиночестве: стоило ему прийти ранним утром на плантацию, чтобы продолжить кропотливый труд – выбирать деревья, которые будут окружать его до конца дней, – как навстречу ему устремлялись пчелы, пусть и не в таком количестве, как в первый день. Франсиско полагал, что у пчел, так же как и у работников плантации, была дневная норма, которую они обязаны были выполнить до конца рабочего дня. Нарушить эту квоту они не имели права даже ради общения с гостем, вот им и приходилось разрываться между долгом и желанием проводить время в обществе Симонопио.
