Вопреки маминым ожиданиям в ту ночь я не заболел, зато рухнул спать как подкошенный. Спал я крепко, с удовольствием пересматривая во сне дневные впечатления. Уснул я под колыбельную: на моем ночном столике в коробке тихонько квакала пойманная нами жаба, испуганная внезапной свободой и обступившим ее со всех сторон огромным миром.
Поверни здесь, мы почти приехали.
49
Он желал ее больше пятнадцати лет. Больше пяти лет искал, ловил ее взгляд, ждал, когда она выйдет из дома, но эта женщина едва с ним здоровалась и ни разу не подарила ему даже мимолетной улыбки. Он подолгу за ней следил и не мог не заметить, что смотрит она в другую сторону, всегда в другую сторону. А ему – ни единого взгляда. Много лет он полагал, что во всем виноват демоненок, о котором она заботилась с первого же дня, как только тот появился в их доме.
Демоненок… Не так уж сложно подловить его и стереть в порошок. Эспирикуэта времени даром не терял: поджидал, караулил, строил коварные планы. Он знал, по какой дороге тот ходит встречать хозяина, где гуляет с ребенком, которого ему то и дело доверяли, и спешно устремлялся в их сторону. Но удобной возможности пока не представилось. Когда он появлялся, демоненок уже исчезал. Когда поджидал где-нибудь на дороге, по которой тот должен был пройти, он так и не появлялся. Ансельмо казалось, что всякий раз демоненок словно угадывает его присутствие и выбирает другой, неведомый путь.
Дьявол есть дьявол, но женщина есть женщина. Какие тут могут быть непонятки? Какие препятствия? Какие проблемы? И все-таки что-то все время ему мешало. Он это чувствовал. Эспирикуэта никогда не был бабником, но знал по опыту, что в этих делах ему достаточно одного лишь взгляда. А с этой по нулям, она даже не посмотрела на него ни разу. Почему? Что видела она, когда отводила глаза, в упор его не замечая?
Темный угол двора, куда Ансельмо забился в тот вечер, позволил ему хорошенько разглядеть, на кого она смотрит. Она не просто смотрела – силой взгляда, звенящего, как стрела, она стремилась передать своей цели любовное послание: «Вот она я, смотри на меня». А любовь-то безответная, с чувством удовлетворения смекнул Эспирикуэта; неуловимый мужчина явно ее не замечал, глядя в другую сторону, все время в другую сторону, куда угодно, только не на нее, она его внимание не притягивала, их взгляды не пересекались. Но женщина этого будто бы не замечала. Отказывалась замечать.
Ансельмо Эспирикуэта был терпелив с этой неблагодарной женщиной, смиренно сносил присутствие рядом с ней демоненка, не обращал внимания на рассеянность, но не прощал ей этого постоянства. Подумать только, ему не досталось ни единого взгляда ее больших глаз, все взгляды – случайному мужчине. Дьявол есть дьявол, но мужчина – это другое, мужчина может быть только один, и если ей нужен мужчина, то его, Ансельмо, было бы вполне достаточно, как достаточно было внимания, которое он проявлял к ней в течение слишком долгого времени: поджидал ее на дороге в деревню, откуда она возвращалась после выходного дня. Крался в потемках за ней по пятам, когда хозяева разрешали ей отлучиться в Вильясеку поплясать под тамбору
[10]. Он тоже покупал билет, чтобы присматривать за ней издалека, пока она поджидала, чтобы кто-нибудь пригласил ее на танец. На танец ее приглашали все реже и реже и ни разу не пригласил тот, к кому она мечтала прильнуть своим телом в такт музыке, как бы ни старалась она передать ему взглядом любовное послание.
Его годы проходили, да и ее тоже, причем стремительно. Если он не поторопится, она ему просто станет ни к чему. Он хотел землю и хотел женщину, чтобы наводнить ее детьми. Он устал ждать, когда ему дадут землю и когда женщина посмотрит на него как на мужчину, а не как на тень, с которой изредка пересекается.
В тот вечер он наконец решился впервые пригласить ее на танец, хотя не знал, как танцуют чотис, который она так любила. Услышав его голос, она с усилием отвела взгляд и увидела его перед собой, но в глаза ему так и не посмотрела, не заметила нотки мольбы в его голосе и не обратила внимания на унижение, которому подвергла его, поспешно ответив, что нет, танцевать она не хочет, и снова бросила быстрый взгляд на цель, которая ее неустанно притягивала. Это быстрое равнодушное движение глаз заставило его почувствовать себя ничтожеством. Оно напомнило ему, что он ничто: ни земли, ни жены, ни возможностей добиться того и другого честным путем.
Кое-кто из его приятелей батраков, наиболее смирные и послушные, обремененные кучей детишек, уже получили участок в собственность: после многолетней обработки хороших, плодородных земель хозяева уступали, но не эти участки, а другие, в Уалауисесе, где меньше воды, а почва похуже. Теперь у них была своя земля, они довольствовались тем, что им досталось. Но Ансельмо Эспирикуэта на подачки не согласен. До поры до времени он молчал, но шли годы, и он больше не мог ждать своей земли, которую медленно, но неуклонно поджимали апельсиновые деревья. Эту вечную войну со временем он, похоже, проигрывает. Ансельмо знал, сколько стоит земля, которую он ежедневно обрабатывает. Но это была его земля, он на ней трудился, он ее заслужил. Как заслужил женщину, которую желал так сильно и так долго, слишком долго.
В тот вечер его терпение касательно этой женщины лопнуло, и, что уже вошло у него в привычку, он увязался за Лупитой по темной дороге в сторону Амистад.
50
Симонопио проснулся как от удара. Еще не рассвело, но ужасное чувство падения в бездну выдернуло его из глубин сна, куда он каждую ночь боялся упасть. Он знал, что, когда человек – точнее, он сам – проваливается в эту бездну, происходит что-то плохое, хотя и неясное в момент первой тревоги, когда открываешь глаза, стряхивая с себя дурной сон.
Сердце заколотилось. Франсиско-младший? Нет. Он глубоко, с облегчением вздохнул: Франсиско отправился погостить к кузенам, он в безопасности, Симонопио знал это наверняка. Возможно, именно поэтому в ту ночь он расслабился, почувствовав, что на нем нет постоянного бремени ответственности за мальчика. Что же тогда его разбудило?
Он уже не был ребенком. Скоро ему шестнадцать, но он по-прежнему боялся исчезнуть в этом падении, как в детстве, когда искал защиты возле теплого няниного тела. С некоторых пор ему негде было укрыться, он уже не мог спать возле няни. Потихоньку, тренируясь ночами, проведенными под открытым небом в поисках пчелиного сокровища, он дисциплинировал себя, не позволяя себе падать в пропасть, чтобы не погружаться слишком глубоко в собственный сон. И это ему почти всегда удавалось.
Много лет назад он понял, что страх провалиться в бездну, погрузившись слишком глубоко в сон, был небезоснователен. Он происходил из уверенности в том, что случится что-то плохое как раз тогда, когда он не контролирует свое сознание, ослабляет внутреннее зрение, становится уязвим, а значит, оставляет на произвол судьбы окружающий мир, о котором неустанно заботится. С самого раннего детства Симонопио понял, что, когда выключается свет, он закрывает глаза и крепко засыпает, мир не засыпает вместе с ним. Жизнь не прерывается: то, чему суждено случиться, случается внезапно и неизбежно. Не дожидаясь первого утреннего света, без свидетелей, без стража, который покинул свой пост, погрузившись в сон.
